И тут ворвавшийся в покои Ладиславы ярл перехватил его руку. Хватка Хельги была такой сильной, что Истома скривился от невыносимой боли.

— Пусти… — словно змея, зашипел он. — Пусти.

— Открути ему голову, Хельги-ярл, — посоветовал Снорри. — И чем скорее, тем лучше. — Он кинул взгляд на Ладиславу. — Ого, ты посмотри, какая красавица! Где-то я ее уже видел…

— Не убивай его, ярл, — подойдя ближе, сказала девушка. — Всё-таки когда-то он сделал мне добро. Один раз.

— Ну, раз ты просишь…

Хельги обернулся к ней и замер. Кажется, и раньше он не раз видал эту девушку… но почему-то не замечал, насколько она красива! Длинные золотистые волосы, глаза… палево-серые, нет, нежно-голубые, словно сентябрьское небо. Ямочки на щеках, тонкая шея, плоский, чуть тронутый загаром живот, длинные стройные ноги, их ничуть не скрывали зеленоватые полупрозрачные шальвары. Да… И где же он был раньше? Забыв обо всём, Хельги обалдело таращился на этакую красоту. А Ладислава подошла к нему близко-близко, так, что ярл почувствовал щекой ее горячее дыханье.

— Забери меня отсюда, князь, — прижавшись к груди ярла, попросила девушка. По щекам ее потекли слезы…

— Не плачь, не надо. — Хельги погладил Ладиславу по голове и обернулся к Снорри: — Надеюсь, у нас найдется лишний плащ с капюшоном?

— И даже лишняя кольчуга, — улыбнулся Снорри. — И лишний шлем, если понадобится.

Они ушли, не обратив никакого внимания на тихо скулящего в углу Истому. Ярл всё-таки сломал ему правую руку. Так, на всякий случай. Лучше было б, конечно, убить, но раз попросили…

— Отомщу, — злобно прищурившись, прошептал Истома. — При случае — отомщу.

Скривившись от боли, он тихонько выбрался из дома и ушел прочь, никем не замеченный. Да и не до него было! Пришедший в себя бен Кубрат со слезами благодарности славил спасителей: варяжского ярла Хельги с друзьями (кроме Снорри, вместе с Ладиславой уже мчащегося к постоялому двору старого Хакима) и своего племянника Езекию. Не растерялся ведь парень, вовремя позвал подмогу, а иначе б всё — убили! А что касается его шашней с левым сукном… еще будет время припомнить. Поглаживая вскочившую на макушке шишку и улыбаясь, купец широким жестом пригласил всех в дом. Он еще не знал, что, кроме физического удара палкой по голове, его ждет еще один удар — моральный: исчезновение прекрасной девственницы, давно уже обещанной в наложницы самому каган-беку Завулону.

Но выбрано, выкликнуто уже

Чье-то имя,

Передышка

Окончена.

Хильде Ломин. «Золотой шнур»

Дремучими заснеженными лесами и голой степью, по крепкому насту и по топкой болотной гати, мимо селений и зимовищ, вдали от дорог и людных мест бежал, мчался, не зная устали, большеголовый волк с белой опушкой на шее, мчался, на ходу утоляя голод попадавшимся на пути мелким зверьем. Могучие лапы хищника неутомимо мерили версты: пролетели лесистые северские земли, потянулись степи, а где-то впереди замаячила светлая лента Бузан-реки — Дона — и белые, будто из снега, стены хазарского города Саркела. Не останавливаясь, бежал волк, лишь иногда переводил дух в урочищах да по ночам изредка выл на луну. На белой шее его, словно у знатного боярина, блестела цепочка с овальным амулетом, украшенным непонятными знаками. В амулете том лежал кусок березовой коры, тщательно свернутый в трубочку Черным друидом Форгайлом. Три руны нацарапал на бересте кровавый жрец Крома: «Смерть», «Змея», «Хельги»… И волк бежал — верный посланец Тьмы.

Каган-бек Завулон с войском возвращался домой из Саркела. Крепкие, хорошо вооруженные воины в красных накидках, словно литые, покачивались в седлах. Впереди скакал почетный эскорт — развевались на копьях синие бунчуки, хрипели сытые белые кони. Сам каган-бек, на вороном коне, в зеленом, подбитом горностаем, кафтане, в кожаном полированном панцире с нашитыми овальными бляшками и блестящем остроконечном шлеме, украшенном перьями цапли, выглядел внушительно и солидно, как, впрочем, и все хазарское войско. Путники — мелкие торговцы, кочевники, все, встречающиеся на пути, — завидев всадников, поспешно освобождали путь, со страхом и гордостью взирая с обочин на проносящихся всадников. Велико войско кагана, не ведают воины страха и жаждут лишь одного — пролить свою и вражью кровь во славу кагана! И нет им соперника нигде — от северских лесов до седых утесов Итиля. Мордва и буртасы, вятичи, северяне, радимичи и даже гордые поляне — все платят дань великому и грозному каганату. И будут платить… И не только они.

Улыбался Завулон, глядя на своих воинов, щерил по-волчьи зубы. Улыбались в ответ проносящиеся мимо всадники. И только вблизи можно было понять, что в улыбке каган-бека застыла грусть. Как никто другой знал Завулон, что могущество каганата — лишь кажущееся, что так и не смогла сплотить разрозненные кочевые племена новая иудейская вера, которую не признавала добрая половина родов, а те, кто признавал, на всякий случай не забывали и старых богов, принося белых кобылиц в жертву небесно-синему Тенгри. Знал каган-бек, что с юга теснят хазар упертые воины халифа, что шпионы Багдада проникают везде под видом купцов и что еще больше озлобился халиф после погрома мечетей в Итиле. Плюс ко всему новая беда — печенеги, а хазарские роды ненадежны, некоторые поддерживают печенегов, а другие — как болгары — ушли, откочевали далеко на север и, хотя и встречают посланцев кагана льстивой улыбкой, в любой момент готовы воткнуть кинжал в их спины.

Нет спокойствия в каганате, нет единства. Налоги непомерны, народ недоволен, сам каган доверяет лишь своим наемникам-русам, и правильно делает, потому, наверное, и жив до сих пор. Сколько же ему осталось жить, кагану? Какую цифру назвал он в тот момент, когда при посвящении на трон душили его тонким шелковым шнуром? Кажется, двадцать восемь лет? Из которых уже прошли двадцать три. Еще осталось пять. Если каган умрет своей смертью — ладно, если нет — его ровно через пять лет, по обычаю, придушат. И тогда он, каган-бек Завулон, поставит нового кагана, более послушного и не такого упрямого, как нынешний. Но пять лет — это много. Слишком много, а дорог каждый день. Может быть, боги (каган-бек тоже не забывал старых богов) пошлют на Хазариад мор или голод? Тогда можно будет с чистой совестью принести кагана в жертву, как утратившего волшебную силу. Ладно, хватит об этом. Каган-бек поморщился. Лучше думать о чем-нибудь приятном. О доме, например, о новой красавице жене, дочери богатого купца Вергела. Да, а еще конкурент Вергела старый Ибузир бен Кубрат обещал подарить красивую молодую наложницу. Не обманет, можно надеяться, хоть и ходят всякие байки про его скупость. Говорят, он никогда не моется, а в доме его всегда темно — экономит на светильниках. Также болтают, будто бен Кубрат уморил голодом почти всех своих слуг, а те, кого не успел уморить, сами разбежались. Ну, врут, наверное… Завулон пришпорил коня — впереди показалась блестящая лента Итиля.

— Батбай об этом ничего не знает, — посмотрев на Хельги, сказал Ирландец. В голосе его явственно слышалась досада. Прошла уже почти целая неделя, а так и не удалось вызнать, куда делись Снорри с Ладиславой, скрывшиеся в суматохе со двора бен Кубрата.