Ангелина заморгала. Ее изнасиловали? Ее? Нет! Она в которыйраз оправила на себе смятое платье. Счастье, что по холодной сентябрьскойпогоде она надела этот синий шелк! Легчайшая дымка ее летних бальных платьевбыла бы изорвана нетерпеливыми руками Никиты. А они? Заметили они его? Узнали?Не дай бог! Дойдет слух до деда – не миновать беды, вызовет он Аргамакова надуэль, забудет про свои года!

– Кто это был? – шепнула она осторожно. – Вы видели?

– Какой-то мерзкий простолюдин, ремесленник, – с ненавистьюответил Фабьен. – Грязный, оборванный… Как он пробрался в дом – не знаю. Верно,что-то хотел украсть!

Ангелина на миг перестала дышать.

Простолюдин, ремесленник, вор – не тот ли самый, кого онавидела через окошко?

А чего ты ждала, Ангелина? Что Фабьен скажет: это был гусарв ментике с золотыми пуговицами? Или, еще хлеще, – сероглазый водяной?

Ох, боже ты мой, господи, ей все привиделось! Это был неНикита! А она-то поверила, сама себя обманула!

Ангелина залилась слезами, и при виде ее безудержногоотчаяния Фабьен вовсе потерял голову:

– Проклятый вор! Воспользовался суматохой бала, прокрался вдом, чтобы ограбить… и ограбил-таки, и похитил невинность той, которую я люблю!

Он яростно рванул шелковую скатерть со стола, на которомсовсем недавно «проклятый вор» так грубо, по-хозяйски обладал милой, невиннойАнжель, и вдруг перехватил недоуменный взгляд матери, устремленный на этусмятую, влажную от пота голубую шелковую скатерть, на которой, кроме пятенпролившегося семени, не было больше ничего… никаких следов «похищеннойневинности».

И Ангелина, изумленная страстным признанием Фабьена, тожераскрыла глаза как раз вовремя, чтобы поймать понимающую переглядку матери ссыном – и похолодеть: ее тайна открыта!

– Так-так, – медленно проговорила мадам Жизель. – Похоже,отстирать эту скатерть будет куда легче, чем мне казалось!

– Да, – растерянно кивнула Ангелина, от страха непонимающая, что говорит. – Наверное… Я очень рада…

– Рада? – Мадам Жизель тихонько рассмеялась. – Несомневаюсь. Ты слышал, Фабьен? Она рада! Наша humble violette [63] очень рада!Он доставил тебе удовольствие, этот мужик? И кричала ты от страсти, а не отстраха, верно?

Ангелина отшатнулась от грубости, от неожиданности последнейфразы, от враз изменившегося, словно бы постаревшего, отяжелевшего лица мадамЖизель.

– Нет, что-то плохо верится! – расхохоталась француженка, иее смех еще больше напугал Ангелину. – Знавала я русских любовников; они беруттолько размерами да силою, а галантное обхождение, умение усладить даму,сделать любовное действие восхитительным, волнующим, незабываемым – это не дляних!

– Maman, – осторожно вмешался Фабьен, – сейчас не время…

– Вот как? – дернула плечами графиня. – Отчего же? Время,самое время! Ты уже давно должен был залезть к ней под юбку, а не ждать, покаэто сделает дохляк Меркурий!

– Меркурий?! – взвизгнула Ангелина. – Да вы с ума сошли?!

– Что, не он был первым? – искривила накрашенный рот мадамЖизель. – А кто? Капитан Дружинин? Или еще раньше, в Любавине? Какой-нибудьвонючий конюх? Держу пари: пока твоя бабка жаловалась мне на твою замороженнуюнатуру, ты валялась на сене или на песке с первым попавшимся гусаром!

Ангелина открыла было рот, но захлебнулась своимвозмущением. А что возмущаться-то? Графиня хоть груба (отродясь не слыхивалаАнгелина, чтоб француженка, высокородная дама, так выражалась!), зато почти вовсем права. Вишь ты, даже про гусара угадала. Но что бы ей до Ангелининойутраченной невинности? Или впрямь имел на нее какие-то серьезные виды Фабьен?Что ж молчал до сей поры? Больно робок, нерешителен оказался – вот и остался сносом. Теперь страдает…

– Да вы же сами, maman, – с болью выкрикнул Фабьен, –наказывали быть осторожней с Ангелиною: мол, она дочь своей матери, от неевсякого можно ожидать!

– Она-то дочь своей матери, а ты… ты словно бы и не сынсвоего отца! – запальчиво возразила мадам Жизель. – Ты разрушил все мои планысвоим выдуманным благородством! Счастье, что твой отец так и не узнал, какойтряпкой оказался отпрыск столь славного рода!

Фабьен побагровел и так решительно шагнул к матери, чтоАнгелине показалось, будто он сейчас ударит ее. Однако графиня даже неотшатнулась, а только рассмеялась, подбоченясь:

– Неужели? В кои-то веки ты решишь со мной поспорить?Желаешь поступить как мужчина и наследник своего достойного отца?

– А также вашего достойнейшего брата! – словно безумныйвыкрикнул Фабьен. – Вы упрекаете меня в слабости нрава и в нерешительности – нои сами знаете, что дети, родившиеся от кровосмесительной связи, не отличаютсясилою духа!

– Придержи язык! – закричала мадам Жизель. – Будь тыпроклят, если скажешь еще хоть слово!

Ангелина невольно заслонилась ладонями. В жизни она неслышала такого исступленного крика, таких страшных, непонятных слов… вдобавокона мало что поняла, не знала ничего о кровосмесительных связях. Лицо мадамЖизель испугало ее более всего. Белила, румяна, сурьма, прежде казавшиесяналоженными столь естественно, теперь делали ее лицо похожим на груборазмалеванную куклу. И когда мадам Жизель уставилась на нее безумными,невидящими глазами – непроглядно-черными, огромными! – нервно перебирая своимидлинными сухими пальцами край кружевной шали, Ангелину затрясло, ибо онавообразила, что графиня сейчас набросится на нее, изорвет в клочья этимискрюченными пальцами с острыми когтями. Но мадам Жизель не двинулась с места; ихотя все еще не сводила с нее глаз, в них медленно угасал пламень безумия, авзгляд приобретал более осмысленное выражение. Наконец она шумно перевела духи, на миг прикрыв лицо ладонями, взглянула с ласковой улыбкой на взъерошенного,ожесточенного Фабьена.

– Прости меня, сын, – произнесла она голосом, столь мягким имузыкальным, что любой сторонний зритель зарыдал бы от умиления перед этойкартиною нежной материнской любви. Но сторонних зрителей здесь не было. – Тыдля меня дороже всего на свете, и я не могла не страдать, зная, на какой пьедесталты возносишь сие дерзкое, недостойное создание!

Фабьен открыл было рот, готовый к новым возражениям, номадам Жизель успела прежде.