Это имя вернуло Ангелине способность связно мыслить. Какмогло статься, что здесь, в мирном доме, известном своими прорусскиминастроениями, какие-то люди (и в их числе подруга матери Ангелины!) упоминаютНаполеона не с осуждением, а с восхищением, запросто обсуждают военные тайнырусских? Да что же это? Кто они?

Чуть раздвинув портьеру, Ангелина ухитрилась краем глазазаглянуть в комнату, и то, что она там увидела, едва не исторгло у нее крикизумления. Она ведь ясно слышала мужские голоса, но увидела только маркизуд’Антраге, стоящую к ней спиной и глядящую в окно, а еще трех тех самых рослыхбаб, которых несколько минут назад впустил сюда лакей… поденщиц, в вольныхпозах рассевшихся по креслам и говорящих мужскими голосами!

– Не могу больше! – пророкотала басом одна из «баб», нервносдирая с головы платок. – Я умираю от жары!

Узнав по голосу человека, называемого Моршаном, Ангелинасунулась вперед, чтобы получше разглядеть его лицо, но нечаянно наступила напортьеру, запнулась… и в голове ее, подобно искре, вспыхнула картина, как онасейчас ввалится в эту комнату, рухнет на пол, запутавшись в пыльном бархате… ипока она балансировала, ослепленная этим ужасным видением, чьи-то руки вдругвцепились в ее плечи и так дернули, что Ангелина резко развернулась и оказаласьплотно притиснутой к чему-то твердому и теплому, а ее готовый закричать рот –зажатым чем-то горячим.

Целая вечность прошла, прежде чем Ангелина поняла: онаприжата к мужскому телу, а к ее рту – мужские губы.

* * *

Она была ошеломлена настолько, что едва не лишилась чувств,но руки держали ее так крепко, губы целовали так жарко, что ее телопробудилось, очнулось и невольно ответило на ласку. Так бывает во сне, когдатебя возбуждает призрачная, невероятная страсть, но, и проснувшись, ты ещедвигаешься в слитном ритме двух тел, твои губы все еще горят от поцелуев, всесущество еще содрогается от наслаждения…

Из этого плена Ангелина не могла высвободиться. Сознание еето гасло, то прояснялось, и во время этих просветлений Ангелина понимала, что,не разжимая объятий, не прерывая поцелуя, ее ведут, подталкивают куда-то и онаподчиняется незнакомцу не только потому, что нет сил сопротивляться. Она и нехотела сопротивляться, она мечтала сдаться, умереть в этих объятиях, онабоялась только одного: что ноги не выдержат, подогнутся – и ей волей-неволейпридется выскользнуть из этих объятий, оторваться от этих губ, перестатьвдыхать дикий, чуть горьковатый и пряный запах этого тела – запах ветра, травы,леса – запах страсти!

Безвольно отступая, Ангелина на что-то наткнулась, и в тотже миг сильные руки приподняли ее и посадили. Она чуть не вскрикнула, ощутивобнаженными бедрами прохладу шелка, сообразив, что платье поднято, открыв ееноги, ее тело, все естество ее, которое гладят, ласкают, возбуждают бесконечнонежные, умелые, сводящие с ума руки.

И снова она не испугалась – это чувство было заглушенобезумной жаждой наслаждения. У нее не было других мыслей, других чувств – онався была одно сплошное желание, мужское вторжение в себя она ощутила какблагодать, и исторгли ее губы только стон блаженства, слившийся со стономобнимавшего, услаждавшего ее человека.

Ангелина не открывала глаз, вся отдавшись слитным рывкамдвух тел. Она понимала, что сделалась жертвой предательства своейизголодавшейся, возбужденной плоти, но любила сейчас не какого-то незнакомца,захватившего ее в плен своим пылом, – она снова была на волжском берегу, с темсероглазым безумцем, она каждым движением, то принимая в себя мужское орудие,то исторгая его трепещущим лоном, воскрешала в памяти ту неповторимую встречу.

Если бы Ангелина могла сейчас связно мыслить, она пожелалабы одного: изведать наслаждение – а потом остаться одной, не видя того, кто ейэто наслаждение дарует, поверить, что это снова был он, тот самый, единственныйв ее жизни, незабываемый!

Блаженная судорога внезапно опоясала ее первым предвестиемблизкого восторга. Отошла… воротилась с новой силой… И в этот миг Ангелинаощутила, что его руки, только что терзавшие ее чресла нескромными, сладостнымиприкосновениями, уже касаются ее висков, легонько, но настойчиво трогают веки.Он ничего не говорил, не разрывал яростных сплетений губ и языков, но этиприкосновения как бы принуждали: «Открой глаза. Открой!»

Ангелина послушалась – и забилась, зашлась в ошеломляющихсодроганиях, невероятных, непредставимых, ощущая внутри себя словно бы огненнуюреку, в которую слились два устремленных навстречу, наконец-то извергшихсяпотока страсти. Это был призрак или явь – Ангелина не знала, не понимала,однако ее обнимал сейчас Никита!

Впрочем, она не удивилась. Ведь это и мог быть только он!

И вдруг все разом кончилось. Пронзительный женский крикпрорезал тишину, и Ангелина почувствовала, как неведомая сила оторвала от нееНикиту – внезапное одиночество и холод вызвали слезы на ее глазах, – а вместоего просветленного любовью лица над нею склонилось искаженное злобой лицоФабьена.

Крики, удары, звон разбитого стекла, топот ног…

Ангелина лишилась чувств и не знала, что было дальше.

– Почему вы не звали на помощь? – в исступлении твердилФабьен. – Почему не звали?!

Мадам Жизель молчала, нервно покусывая губы. Но пристальныйнемигающий взор ее был испытующе устремлен на Ангелину, и та вдруг впервыезаметила, как ошеломляюще похожи глаза мадам Жизель и маркизы д’Антраге. Да,конечно, они ведь кузины… Воспоминание о маркизе оказалось таким мучительным,что Ангелина вскинулась:

– В вашем доме заговорщики! Они говорили о летательноймашине Леппиха! Я слышала, видела… Там еще была маркиза!

Мадам Жизель чуть нахмурилась, но голос ее звучал холодно ировно:

– Чепуха. Маркиза еще вчера отбыла в Санкт-Петербург.

– Я видела маркизу, говорю вам! – кричала Ангелина. – С нейбыли три долговязые бабы… их звали Сен-Венсен, Ламираль и Моршан. Я помню:Моршан рыжий, у него такой тяжелый голос, будто чугунный.

Глаза мадам Жизель взглянули на нее, вскинув брови.

– Вы бредите, Анжель! – прошептала она побледневшими губами.– Три бабы – или мужчины?! Вы бредите. Это от потрясения… Вас изнасиловали, увас жар, горячка. О боже, mon dieu, почему это случилось в моем доме?!