– У нас слишком много общего – такие вот поцелуи это неопровержимо доказывают, можете мне верить.

– Однако для вас такие поцелуи наверняка не великая редкость! – запротестовала она. – И я могу найти кого-то другого, кто сможет… – Она сконфузилась и умолкла.

– Так, стало быть, нет? Подумайте хорошенько, попытайтесь понять, что вы отвергаете, Джорджия.

В этот полуреальный, волшебный момент она честно подумала – и вдруг увидела еще одно препятствие.

– Это означало бы для меня признание моей вины.

– Ерунда!

– Ах, ерунда? А по какой иной причине леди Мей может выйти за обедневшего барона?

Это было жестоко с ее стороны, и Джорджия увидела, что слова ее глубоко ранили Дрессера.

– Ну что же, вот вам еще одна веская причина восстановить ваше доброе имя, – после недолгой заминки ответил он.

Джорджия показала головой, понимая, что сейчас либо расхохочется в голос, либо разрыдается.

– О, Дрессер, скажите же наконец, как вас нарекли при крещении?

Поглядев на нее, Дрессер с улыбкой ответил:

– Хамфри.

Джорджия была в замешательстве. Наконец она сказала:

– Не самое благозвучное имя… Я понимаю вас.

– Когда я был зеленым юнгой, меня величали Фри, но потом вырос и настоял, чтобы меня называли исключительно Дрессер.

Тут смех победил, хотя в нем звенели слезы, и Джорджия приникла к его груди, сотрясаясь от хохота и стараясь подавить плач…

Дрессер продолжал придерживать Джорджию за талию – он понимал, что ее смех слишком близок к горьким слезам, и от всего сердца желал одним мощным усилием освободить ее от всех бед и горестей.

Но жизнь чересчур часто бывает жестока, и приходится долго нести бремя горестей. Впрочем, не столь несправедливое бремя. И ему неминуемо надлежит вернуть этой леди доброе имя – пусть даже после этого она по праву сделается герцогиней.

Тем временем Джорджия опамятовалась и утерла выступившие слезинки.

– То, что вы избрали меня жилеткой для смеха пополам со слезами, считаю великой честью, – улыбнулся он.

– О, не надо! Иначе со мной вновь сделается истерика. Послушайте, нам пора возвратиться к гостям, но я не могу предстать перед ними заплаканной. Как я выгляжу?

Она подставила лицо свету, и Дрессер внимательно его изучил.

– С вашим лицом все в полнейшем порядке. Но уже занимается заря, и кто-то из гостей наверняка выйдет, чтобы ею полюбоваться. Мы можем остаться здесь, с ними, чтобы вам не пришлось заходить в дом.

Джорджия окинула взглядом террасу:

– Что ж, прекрасно. Ой, кажется, я вижу Херрингов!

Парочка и впрямь обнаружилась в уголке террасы, скрытая за объемистой урной с пышными цветами. Подойдя поближе, Джорджия и ее спутник заметили, что чета пылко целуется.

– Они без ума друг от друга, – вздохнула Джорджия.

– Это благословение Божье.

– Полно, так ли это? Если они вовсе не хотят разлучаться?

– В браке такое – величайшее счастье, – сказал Дрессер. – Если привязанность не превращается в одержимость.

Наконец Херринги отстранились друг от друга, лица их сияли – они вовсе не были обескуражены тем, что их застали «на месте преступления».

– Что может быть лучше, чтобы встретить новый день? – улыбнулась Бэбз, однако тотчас спросила серьезно: – Как ты, дорогая моя?

– Готова встретить новый день, – сказала Джорджия. – Даже с тем условием, что не возлагаю на него радужных надежд.

Бэбз сердечно обняла подругу.

– Все обойдется! Но что именно ты намерена предпринять? Мисс Кардус останется здесь, как полагаешь?

– О господи! От души надеюсь, что нет. Я просто не смогу оставаться с ней под одной крышей!

– Так приезжай в Лондон, – сказала Бэбз. – Ты сможешь пожить у нас.

Дрессер наблюдал внутреннюю борьбу Джорджии, зная, что никак не может сейчас предложить ей убежище у себя в Девоне. Неужели она предпочтет угодить в львиный капкан? Нет, в крысоловку, тотчас поправился он. Ну разумеется, предпочтет.

– Замечательно, – сказала она. – Ведь я уже пообещала Порции Маллори приглядывать за «Приютом Данаи». Но мне лучше остаться в доме отца.

– Наверное, это и к лучшему, – поддержала это решение Бэбз. – Но мы часто будем видеться. В Лондоне на лето остаются Олбрайты, так что друзей у тебя будет не так уж мало. – Бэбз прикусила пухлую губу, осознав, сколь двусмысленны ее слова, но все же предпочла избежать извинений, дабы не ухудшить положение. – Торримонды уже отбыли. Лиззи перед отъездом искала тебя.

– А мы любовались плавучими огнями в пруду, – сказала Джорджия. – Прекрасно придумано.

– Да что ты? Пойдем скорее, дорогой, мы должны это увидеть!

И Бэбз, схватив мужа за руку, потащила его в парк, а Джорджия жалобно улыбнулась Дрессеру. Не в силах противиться, он взял ее за руку, пальцы их переплелись – и оба они повернулись туда, где робкий жемчужный рассвет уже кое-где расцвечивался розовыми и оранжевыми сполохами.

Джорджия понимала, что должна высвободить руку, но ей недоставало мужества сделать это именно сейчас. Она благодарила рассвет за то, что ей есть на чем сосредоточиться, иначе соприкосновение их рук сделалось бы угрожающим.

Да, мужчины не раз держали ее за руку в танце, или просто так, или даже брали ее руку для поцелуя, однако никогда пальцы так не переплетались, никогда еще от мужского прикосновения она не ощущала прилива сил…

Вспомнив, что вскоре он уедет, Джорджия почувствовала, что готова зарыдать от одиночества и страха. Ей вдруг так захотелось спрятаться где-нибудь – возможно, даже укрыться в Эрне, – но она понимала: ничто так не изобличит ее вину, как бегство. И ей оставалось только быть сильной и сражаться, и, видит Бог, она сумеет это сделать!

– Ну вот ночь и закончилась, – произнес Дрессер.

– И это всегда радостно…

– Однако ночь может быть исполнена наслаждений, вы же знаете.

Джорджия искоса взглянула на Дрессера:

– О нет, этой ночью более не будет никаких… сомнительных выходок, милорд.

– Уверяю, я могу и при свете дня совершить нечто не менее… сомнительное.

Джорджия осуждающе покачала головой.

– Разве не сказано в Библии, что дьявол бесчинствует в полдень? – спросил Дрессер.

– Нет, там сказано, что дьявол никогда не дремлет.

– Как и светлые ангелы…

Джорджия закусила губу, пытаясь сдержать смех.

– Что тут смешного? – изумился Дрессер.