– Отыграла игру, – пожала я плечами. – Я достигла совершенства.

– Я тоже, – ответил он. – Но моя жизнь останется неполной, пока я не сыграю на той площадке.

– Обязательно сыграете. Теперь вы можете стать, кем захотите.

Мои пальцы по-прежнему у него на локте, не разрывая контакта. Гоген у меня за спиной, но теперь я была уверена, я знала, что делала, снова все под контролем, управляя всем вокруг себя, этим человеком, собой, да, черт подери, и миром тоже. И поганым миром тоже.

Совершенство: подняться над всем человеческим в своей идеальности.

Затем он произнес:

– Меня зовут Паркер.

И тут на мгновение у меня снова перехватило дыхание, и мне пришлось выровнять его, загнать поглубже в грудь и сосчитать от десяти до одного.

– Вы слышали обо мне? – спросил он, видя, что мое молчание затянулось.

– Когда-то я знала одного Паркера, – ответила я. – В Нью-Йорке.

– Это невозможно! – хмыкнул он. – Я – единственный и неповторимый Паркер из Нью-Йорка.

– За исключением Человека-паука. – Слова – я помню, как читала их, а не слышала, но все же… – Я уверена, что если бы мы встречались, я бы вас запомнила.

Похоже, что-то промелькнуло в его взгляде, но улыбка осталась прежней.

– Я тоже уверен, что запомнили бы.

– А чем вы занимаетесь, Паркер? – Снова его поворачиваю, используя как прикрытие от глаз Гогена, манипулирую его телом, легонько, еще легче.

– Казино. Несколько лет назад мне крупно везло за игорными столами, а теперь я владею столами, за которыми мне везло.

– А давно у вас «Совершенство»?

– Три года.

– И как вы находите процедуры?

– Могу честно сказать, что они изменили всю мою жизнь.

– Каким образом?

– Они сделали меня тем, кто я сейчас.

– И кто же это?

– Кто-то, кого стоит запомнить.

Мои пальцы по-прежнему у него на руке, ему хотелось быть физически ближе ко мне. Я решила, что он вожделел не меня, а скорее возбуждался от самого себя. Соблазнение меня давало отдушину для выражения его блеска и лоска. Такими тщеславными очень легко манипулировать. Его тело, на полшажка ближе, его бедро, коснувшееся моего.

Я играла в эту игру, я была своей улыбкой, я была своей кожей, я была женщиной, столь же возбужденной им, как он сам собой.

Гоген у входа, внимательно смотрит. Я держалась к нему спиной.

– А почему вы здесь, единственный и неповторимый Паркер из Нью-Йорка?

Что за человек говорит эти слова?

Звенящий смех, милая улыбка, легкий реверанс, поглаживание руки под рукавом, что это за женщина, нацепившая мое лицо?

Она – созданная мною сущность, некая исходная позиция, куда я отступаю, когда мне что-то угрожает. Она – любая, кем хочет быть, чтобы успешно закончить дело.

– Мне выдалась неплохая возможность. В Макао есть клуб, который хочет расширить свой бизнес. Ты всегда знаешь, что можно вести бизнес с членами Клуба ста шести, с людьми вроде нас.

Я посмотрела ему в лицо, ища на нем отблеск чего-то, хоть чего-то, что можно бы назвать сомнением или комизмом, и ничего не увидела. Масса гостей снова сместилась, и мы сместились вместе с ней, и вот опять передо мной оказалась Филипа, смотрящая перед собой. Я уже исчезла у нее из памяти, но этот человек, этот незнакомец со знакомым именем смотрел на меня, смотрел с удовольствием, и я почувствовала…

Мои пальцы крепче сжали его руку.

Другую руку я протянула вверх, коснулась его подбородка, повертела голову в разные стороны, ощущая его кожу. Что я могла вспомнить о Паркере, человеке, встреченном мной в Нью-Йорке? Не его самого, а лишь список примет и отличительных черт, который я составила, ничего не значащие слова. Серовато-русые волосы (их можно перекрасить), серые глаза (это осталось), родинка на подбородке (исчезла – значит, не мой Паркер, явно не мой).

Мои пальцы прошлись по его подбородку, ощутили легкое изменение текстуры кожи, место, где хирург с неописуемым мастерством аккуратно удалил мешавший нарост. Я с восхищением ощупывала то место, невидимое глазу, но различимое на ощупь, легкое прореживание рубцовой ткани, и он схватил меня за запястье, отдернул мою руку в сторону с приклеенной улыбкой на лице (идеальные люди всегда улыбаются) и любопытством в глазах.

– У вас просто потрясающий хирург, – выпалила я. – А вы еще что-нибудь делали?

– Немножко. Нос, несколько морщинок на лбу, чуточку тут, чуточку там, сами знаете, как это делается. Я подумал: а почему бы и нет? Почему не стать лучше? Теперь люди видят, кто я на самом деле, – задумчиво произнес он. – Они мне завидуют.

– А это хорошо?

– Да, конечно. Мы подаем пример, какими должны быть люди.

– А теперь они вас помнят? – спросила я, и вот – его глаза едва заметно сверкнули. – Они помнят, кто вы?

– Меня все помнят – тихо ответил он. – Я – единственный и неповторимый Паркер из Нью-Йорка.

– А до процедур? До «Совершенства»? Кем вы были тогда?

На язык ему быстро приходит бойкий ответ, вот-вот заговорит «Совершенство», вот-вот оно отметет все, что может напугать, что может угрожать маске, которую он носит, но нет.

Вероятно, нет.

Вероятно, осталась еще крохотная частичка надежды, поскольку в тот момент Паркер из Нью-Йорка замер, отбросил свой бойкий и очаровательный ответ, вместо этого поглядев мне в глаза, крепко схватив меня за руку и спросив:

– Кто вы?

И это оказался он.

Конечно же, он.

Конечно.

Я вырвала руку, резко отвернулась, смешалась с толпой гостей и принялась быстро протискиваться сквозь нее. Взгляд Гогена метнулся ко мне, но это нормально, совершенно нормально, пусть смотрит, мне просто нужно на мгновение прервать его зрительный вектор, пусть он опять забудет, я описываю круг за кругом, вот Филипа за спиной брата, Гоген у входа, Паркер посреди зала, и Паркер

такой совершенный

Совершенный: лишенный любых чувств, которые могут когда-то что-то означать,

и не пытающийся следовать за мной.

И в течение тридцати секунд он уже все забыл.

Я поворачиваюсь снова и снова, кружа по залу. Здесь нет камер видеонаблюдения, что является крупной ошибкой. Кто-нибудь может увидеть меня на записи с них – такое случалось раньше, в те времена, когда я обчищала казино, компьютеры всегда засекали меня раньше, чем люди. Однако Клуб ста шести слишком элитарен, чтобы устраивать внутри него наблюдение, так что я кружу, кружу, кружу, а в самом конце восторженно улыбаюсь Гогену, проходя мимо него, и замечаю, как в кармане его рука сжимается вокруг мобильного телефона, когда я ухожу.