как всегда, когда Эвви позволял себе шутить в церкви.

Мор перестал слушать. Он думал о Рейн Картер. Прошло уже четыре дня с неожиданного возвращения Нэн. Она, как и обещала, сразу же уехала в Дорсет. И вскоре Мор получил от нее письмо, в котором повторялось то, что она сказала дома. Письмо было рассудительное, даже участливое. И все же одно к одному, чтобы погасить его влечение к Рейн. Настоящий удар током, оттого что их застали, от которого он толком не оправился. Разве после такой встряски, спрашивал он себя, чувства способны выжить? А теперь еще и эта рассудительность Нэн, по своему обыкновению не скрывающей, что лучше знает, как надо поступить. Но как только почва под его ногами перестала дрожать, он понял, что его чувства к Рейн нисколько не ослабели и он нисколько не раскаивается. И это был не сон. Ощущение красоты, радости и полноты жизни, подаренное ему на тот краткий миг, когда Рейн оказалась рядом, вернулось вновь с прежней силой. Но он по-прежнему боялся, что потрясение, так болезненно отозвавшееся в нем, ее чувства могут попросту разрушить.

Со страхом и трепетом он вечером, после отъезда жены, отправился в дом Демойта, отыскал Рейн, и они вышли прогуляться. Поначалу она встревожила его своим спокойствием. Но тут же успокоила, заверив, что и после случившегося ее отношение к нему никак не изменилось… а это ли не лучшее доказательство, хотя она и прежде едва ли сомневалась, что чувство ее серьезно и неподдельно. И при этом все время повторяла, что впереди их ничего не ждет, будущего у них нет. Вот так, будущего нет.

Они прошли через калитку в тисовой изгороди на лужайку, потом по второй лужайке к ступенькам. Надо искать дорогу, билось в душе Мора. Постараться сделать так, чтобы ее наивность начала прислушиваться к его умудренности. Только так он отвоюет то, что жаждал отвоевать с отчаянием обреченного, – хоть немного времени. И он призвал на выручку все свое красноречие, он убеждал, доказывал, он говорил страстно, даже с какой-то яростью, и в конце концов, к глубочайшей своей радости, добился того, к чему стремился, – она согласилась, что, наверное, не нужно спешить расставаться. Во всяком случае, не сейчас. И когда она шла среди роз к шелковичным деревьям, пронзительное чувство счастья осеняло все вокруг.

Как только стало ясно, что гроза, ими пережитая, все же пронеслась стороной, Мор ощутил, что у него словно выросли крылья. Он с удивлением понял, сколько глубоких и неясных мыслей, оказывается, способен ей поведать – о себе, о своем браке; мыслей, которые в прошлом и сам не всегда полностью понимал. Но теперь, рядом с ней, они прояснялись и больше не пугали. Он говорил и говорил, и на сердце у него становилось легко, как никогда прежде. Он старался объяснять ей и себе, как случилось, что в течение стольких лет Нэн уничтожала его, постепенно разрушая мир его личных устремлений. Он объяснял, как и почему произошло то, что он больше не любит свою жену.

Заговорив о своей семейной жизни, Мор вдруг открыл, что в нем живет долго подавляемый гнев – мощный спутник так долго длившегося насилия над собой; гнев, который из-за всегда побеждавшей его робости перед Нэн, он прятал даже от самого себя. Гнев неудержимо разрастался внутри него, потому что память каким-то чудом сохранила все, даже самые мелкие оскорбления и насмешки. Мор призывал этот гнев, приветствовал его рост. И вместе с воспоминаниями о прошлых обидах к нему возвращалась сила. Он чувствовал, что должен довериться этой силе, потому что именно с ней, возможно, и откроется перед ним то самое будущее. Рейн слушала молча, склонив голову, а он все говорил и говорил, пока не высказал ей все – кроме одной вещи. Он ни разу не упомянул о своих политических амбициях. Демойт, очевидно, не рассказывал ей об этом, и Мор решил, что не нужно усложнять ситуацию еще больше. Политика стояла в стороне от его насущных проблем, еще найдется время связать то и другое. Пусть пройдет время, пусть пройдет, и тогда он попытается объяснить ей и эту сторону своей жизни. А пока у них и без того есть о чем подумать.

Сейчас, в церкви, наблюдая за птицами и слыша отдаленное журчание голоса Эвви, Мор восстанавливал в памяти то, в чем признавался Рейн, и в то же время спрашивал себя – а такая ли уж это безусловная правда? Он сказал, что больше не любит Нэн. В самом деле, он больше ее не любит. Но сказать так означало не сказать ничего. Они прожили вместе двадцать лет. И это совместное существование было реальностью, и эта реальность придавала оттенок легковесности, или ему так сейчас показалось, самому этому вопросу – люблю я ее или не люблю. Ну хорошо, разлюбил, пусть так, но если это угасание любви оборачивается ненавистью, тут уж нельзя не задуматься. Разумеется, и раньше случались времена, когда он почти ненавидел ее. Вспоминая об этом, он будто воочию видел, как она сидит – такая спокойная, такая самоуверенная, холодно вынося приговор самым дорогим для него замыслам. «Впрочем, мы оба виноваты, – твердил он себе. – Я – неуклюжий глупец, я испортил ей жизнь. Я не мог ее понять… но, по крайней мере, старался. И я никогда не натягивал на себя эту ужасающую маску высокомерия и превосходства. Даже не соглашаясь, я всегда стремился выслушать, всегда был готов идти ей навстречу. И вот зашел так далеко, что делаю именно то, что хочет она». Гнев в нем вспыхнул с такой силой, что он больше не мог спокойно размышлять.

Эвви все еще разглагольствовал. Как всегда во время проповеди, он по-голубиному выпячивал грудь, захватывал в горсть облачение и ритмично раскачивался туда и сюда на каблуках. Его разгоряченное, сияющее задором мальчишеское лицо склонялось к прихожанам. Мор вновь прислушался.

– И таким образом, мы видим, что о Господе надо думать как о некоем отдаленном от нас месте единения; это место, где утихают все конфликты, где все разделенное и, с точки зрения нас, не одаренных всесторонним зрением, противоречивое объединяется и связывается воедино. Для нас как для христиан нет неразрешимых задач. Всегда есть выход, и Любовь знает этот выход. Любовь знает! Есть всегда, если мы постараемся достаточно глубоко вдуматься и если мы готовы пожертвовать своими эгоистическими желаниями. Если мы по-настоящему посвятим свою жизнь Господу и будем непрерывно двигаться к этой отдаленной точке, мы получим возможность видеть ясно ту единственную цель, к которой следует стремиться. И, несмотря на