Оказывается, умереть – не страшно… Страшно, когда тебя никто не любит. А еще страшнее, когда тебе самому некого любить!..

В лицо жахнуло ледяными шипами, и парень заметил, что пурга усилилась. Йор продолжал терзать душу Олджуны. Соннук побежал наперерез ветру.

Одержимая злым духом стихия взяла небо и землю в полон. Тропы в тайге завалило снегом. Отталкиваясь локтями и коленями от полосующих метельных плетей, полуослепший Соннук шаг за шагом, наугад, пробирался к Дирингу. Шел, пока мог, пока ноги несли через топкие сугробы. Наитие простертых рук подсказывало: вот березка-кривуля – тут надо немного свернуть влево; вот знакомый пригорок – в десятке шагов за ним роща.

В какой-то миг бешеные вихри взревели, как потревоженный шатун, едва уши не заложило. Э-э, да пусть и впрямь медведь выскочит на тропу, Соннук не повернет назад! А руки на самом деле коснулись неизвестного препятствия. Он удивился: снова стена? Сняв рукавицы, нащупал что-то, похожее на забитые снегом лохмотья. Вспомнил: у жертвенника Сордонга на шесте висит шкура черного тельца. Должно быть, она и есть, просто заледенела. Захватил пальцами клок шерстистой ветоши со снежным ошметком, дернул… и как обухом по голове грохнул сверху лютый рык! Путь взаправду перекрыл лесной дед!

Живая преграда подавилась не то ветром, не то изумлением и замерла. Соннук тоже окаменел и понял: шатун тут не один. Рядом сипели и задыхались две глотки – звериная и человечья… Олджуна?!

Сбылось ужасное видение! Хищник шевельнулся… Больше не мешкая и не думая ни о чем, парень прыгнул и приземлился ровнехонько между медведем и женщиной. Нечаянно задел ее локтем. Олджуна отлетела, как перышко…

– На! Жри!!! – завопил Соннук, взвился снова и что есть силы врубил правую руку в разинутую медвежью пасть.

Пальцы судорожно вцепились в слюнявый язык. Соннук повис, левой рукой схватившись за мокрый мех на огромной морде. Клыки чуть прикусили человечью плоть… Лесной старик почему-то не сомкнул страшных челюстей. Испугался, что неведомый враг успеет вырвать язык с корнем? Но – миг, половинка мига, четверть… все! Острые зубы немедля сомнут, изжуют, измолотят десницу в кашу, а лапы тем временем распотрошат тело!

Зверь отпрянул и выхаркнул руку, так и не размозжив.

Соннук очнулся, когда кто-то пролил на него ведро воды. Прежде чем сообразить, что никого над ним нет, кроме самого настоящего водопада, он подумал: «Олджуна жива.

Я – жив».

* * *

Соннук без конца окунал ее голову в воду. Олджуна не могла отдышаться, не могла крикнуть парню, чтобы он перестал выгонять Йор таким странным способом. Разве щуки когда-нибудь боялись воды? Не тотчас выяснилось, что Соннука нет ни с нею, ни поблизости, а купание все не кончалось. Вода хлестала толстыми струями сверху и со всех сторон. Олджуна пришла в себя: ох, да это ж ливень!

У кого нынче помраченье – у нее или у неба? Будто хоровод года заплясал по обратному кругу, или взялись кого-то оплакивать небесные удаганки. Шальной ливень был сильный и нехолодный, а чуть погодя показался приятно теплым. Женщина сбросила взбухшую одежду в кусты. Она уже не думала о том, почему времени заблагорассудилось повернуться с зимы на лето. Всем благодарным телом принимала отвесную стремнину, кружилась в ней легко и празднично, как белая березовая ветка в стрежне горной реки. Наклоняла голову, торопливо вдыхала подныривающий к лицу воздух и вновь поднимала лицо встречь поцелуям дождевых брызг. Остро пахло талой землей…

Небесные воды омывали тело не только снаружи. Чистые воды струились в раскрытый рот, обтекали нутро живительной влагой. Олджуна старалась дольше, до тесноты в легких, продержаться с запрокинутой головой. Испуганно икая, Йор съежился внизу живота и провизжал:

«Соннук тебя бросил!»

– Неправда, – пробурлила она.

«Бросил, уехал! Опять мы с тобой, бедолажки, остались вдвоем!»

Женщина восполнила занявшееся дыхание, возразила как можно тверже и громче:

– Соннук не уедет без меня, – и с горечью подумала:

Йор прав.

Еще со времен любви к Хорсуну она предчувствовала в мужчинах, которые ей нравились, беду и потерю. А Соннуку Олджуна была благодарна. Ни о чем не хотела его просить. Печалилась, но не корила за то, что он, оставив ее, отправился в места, куда стремилось сердце. Никому не нравится долгая возня с одержимой. Вот и правильно, пусть уйдет подальше от опасной безумицы. Да и зачем, скажите на милость, юноша взял бы с собою баджу отца, хоть и говорил ей об этом? Может, найдет там, в северо-восточной стране, хорошую девушку. Женится и заживет, как настоящий человек…

Олджуна вздохнула и пожелала парню безраздельного Сюра и счастья.

Йор запищал, заохал по-стариковски, точно разнедужился. Олджуна вспомнила: а ведь он так же противно пищит и стонет, когда крохи тепла из корней ее памяти высекают горячие искры приязни к людям. Существу не нравится, что она вспоминает людей добром. Даже тех, кто ее порою отталкивал.

Человек, сам того не замечая, становится полем сражения, если наполняет себя мусором мелких обид. Обиды влекут мстительные мысли и нарушают равновесие в человеке. Безделицы непонимания и себялюбия в лукавый миг превращаются в глыбу матерого льда. Его трудно потом растопить. Великие войны народов, как ссоры соседей и несогласье с собой, чаще всего вспыхивают из-за мелочей. Из-за гордыни и гнева, неумения прощать и видеть свою вину…

Разверстая душа Олджуны утоляла с живою водой жажду любви и тепла. Плавился застарелый лед. Холодная, темная почва встряхивалась по-весеннему. В ней дали ростки ожившие семена. Вознеся руки к небу нежной былинкой, женщина стояла посреди Орто, а дождь ливмя лил, обильный и парной, как молоко. Сугробы неслись суматошными ручьями, обжигая ноги студеными потоками. В ушах звенело от неумолчного гула и плеска. Шумы леса, словно бусы, продергивал хрустальный звук небесной лавины.

Олджуна не поняла, отчего, будто подрубленная, плашмя полетела наземь. С головой погрузилась в бурный поток, еле вынырнула и забарахталась, чувствуя себя перевернутым на спину жуком. Пока удалось подняться на колени по грудь в быстрине, нахлебалась до глухоты и рези в носу. Тело сотрясал душащий кашель. Внутренности немилосердно полоскало, выкручивало и подбрасывало к глотке. Казалось, утроба сейчас вывернется наизнанку. Из горла толчками выхлестывало едкую жидкость, как если бы кто-то взялся промыть нутро и целыми туесами выливал грязную воду.

В миг передышки, сморгнув ресницами, женщина приметила, что от нее отделилось темное продолговатое пятно. Приставив ладонь козырьком ко лбу, она увидела дымчатую щуку. Тело рыбины, подхваченное буйным разливом, язвилось и разлагалось на глазах. С истошным воплем существо кануло в пучине…

Ливень прекратился. Олджуна лежала на ворохе мокрого лапника – остатках сваленного шалаша. Перед тем как впасть в забытье, она услышала прозрачную тишину леса, витающую над чистыми звуками хлопотливой воды, и поплыла в высоких волнах блаженного покоя.