воспоминаниях К. А. Каратыгиной, А. П. Сергеенко, Л. К. Федоровой и А. С. Яковлева, печатаются в тексте этих воспоминаний, в соответствующем разделе тома; в данном разделе обозначены лишь их номера (по хронологии).

Письмо к Л. А. Авиловой, автограф которого не сохранился, а текст воспроизве­ден адресатом по памяти, дается в первом приложении к разделу писем Чехова. За­писку, приведенную по памяти, см. также в воспоминаниях 3. Е. Пичугина.

Редакции «Литературного наследства» удалось обнаружить ряд автографов пи­сем Чехова, напечатанных в собрании сочинений по копиям. Некоторые автографы позволяют восстановить купюры, сделанные М. П. Чеховой при первой публикации писем Чехова и затем повторенные при включении писем в двадцатитомное издание. Таковы, например, купюры в письмах Чеховак В. В. Билибину, текст которых впервые печатается ниже по автографам. Список вновь найденных автографов опубликован­ных писем дается во втором приложении к настоящей публикации. В третьем при­ложении печатается справка о других автографах Чехова, не являющихся собственно

письмами и потому не включенных в данный раздел.

* * *

Чрезвычайно интересны литературные советы, которые Чехов давал своим со­братьям по перу и начинающим писателям. Так, драматургу А. М. Федорову Чехов пи­шет: «Чувствуется сильное пристрастие к эффектам, эффект опережает мысль, и порой кажется, что сначала автор придумал эффекты, а около них уже потом стал лепить мало-помалу и пьесу». И в следующем письме: «...Название пСтихия" недостаточно просто, в нем чувствуется претенциозность. Кое-где выползает мастерство, а не искус­ство; так, подделка под декаданс...» Это письмо опытному уже литератору и драматур­гу перекликается с письмом совсем юной девушке, впервые пробующей силы в лите­ратуре,-^-Р. Ф. Ващук: «Что касается „Сказки", то, мне кажется, это не сказка, а на­бор таких слов, как гномы, фея, роса, рыцари,— все это фальшивые бриллианты, по крайней мере на нашей русской почве, по которой никогда -не ходили ни рыцари, ни гномы, и на которой едва ли сыщете человека, могущего представить себе фею, обе­дающую росой и лучами. Бросьте это; надо быть искренней...» Требование искренно­сти и простоты выражено и в письме Мейерхольду, где идет речь о театре (об игре акте­ра, исполняющего роль Иоганнеса в пьесе Г. Гауптмана «Одинокие»): «Не следует под­черкивать нервности, чтобы невропатологическая натура не заслонила, не поработи­ла того, что важнее, именно одинокости, которую испытывают только высокие, притом здоровые (в высшем значении) организации». Эта фраза очень важна и для актеров, исполняющих роли героев пьес Чехова; она перекликается со многими другими высказываниями Чехова о «нервности» и об «авторском спокойствии», например, с печатаемым ниже отзывом Чехова о рассказах Леонида Андреева: «„Иност­ранец" мне очень понравился. И „Иностранец" и „В тумане"— это два серьез­ные шага вперед. В них уже много спокойствия, авторской уверенности в своей силе, в них мало авторской нервности». О том же свойстве таланта — быть внешне холод­ным при большом внутреннем накале — пишет Чехов и Федорову, анализируя образ героини его пьесы «Стихия»: «Лидия художница, очень талантлива, а потому и холодна, у вас же она кое-где истерична, истерична в своем страдании». Эти суждения очень важны для понимания эстетических взглядов Чехова, они помогают опровергнуть пред­ставления о нем, как о художнике безразличном к предмету своего описания; совершен­но ясно, что здесь идет речь лишь о форме выражения чувств художника, которая, как считал Чехов, должна быть «спокойной» и не должна быть «истеричной».

Встречаются в письмах Чехова и высказывания о собственном творчестве. Инте­ресно признание Чехова, что его творческая деятельность стеснялась цензурой. Это признание касается повести «Моя жизнь» и сделано в письме к М. Г. Вечеслову, который надеялся получить у Чехова — для шведского переводчика — экземпляр без цен­зурных купюр. «Когда повесть „Моя жизнь" печаталась в „Приложениях Нивы", то цензура обрезала ее в нескольких местах; в книгу же («Рассказы: 1) „Мужики" 2) „Моя жизнь" ») она вошла вся. Понятно, что повесть, даже напечатанная in toto, должна произ­водить впечатление урезанной, так как когда я писал ее, то не забывал ни на минуту, что пишу для подцензурного журнала».

Интересна в этом отношении также и более ранняя переписка с Лейкиным, где имеется несколько новых свидетельств о вмешательстве цензуры в чеховские рассказы (и вмешательстве Лейкина, предупреждающем цензуру).

Во многих письмах содержатся суждения Чехова о литераторах и их произведе­ниях. Так, например, в письме Билибину 1886 г. дана интересная характеристика Лей­кина: «Как фирма, для „Осколков" он необходим, ибо известный редактор лучше, чем неизвестный. Человечество ничего не потеряет, если он перестанет писать в „Осколках" (хотя его рассказы едва ли можно заменить чем-нибудь лучшим за отсутствием пишу­щих людей), но „Осколки" потеряют, если он бросит редакторство. Помимо популяр­ности, где вы найдете другого такого педанта, ярого письмописца, бегуна в цензурный комитет и проч.?»

Многие широко известные черты чеховской личности проявляются в публикуемых письмах. «Вы пишете: „ ...может быть, наша масть вам уже не под стать". Этакие слова грех писать. Неужели вы думаете, что я уже успел сделаться скотиной? Нет-с, по­дождите немножко, теперь еще пока рано, еще не испортился, хоть и начал жить. Да и в будущем я едва ли буду делить людей на масти». Эта скромность Чехова, его вни­мание к людям, проявляется во многих из печатаемых писем. Он сообщает писателю Лазаревскому, что прочел хорошую рецензию на его произведения, посылает в жур­нал повесть начинающего писателя Грекова, заботится о приезжающих в Ялту боль­ных, платит в гимназию за незнакомого мальчика, лечит десятки и сотни людей.

Внимание читателя привлечет серия писем, посланных Чеховым на Сахалин, после возвращения из поездки. В них отразились те моральные обязательства, которые добровольно взял на себя Чехов по отношению к жителям Сахалина. Он вникает во все детали работы сахалинских школ, во все их нужды, организует посылку книг, с присущей ему добросовестностью собственноручно переписывает списки отправ­ляемых книг.

История поездки Чехова на Сахалин и связанных с нею наблюдений дополняется и публикуемнми письмами Чехова к Д. Л. Манучарову. В них идет речь о брате адре­сата — Иване Львовиче Манучарове, народовольце, переведенном после отбытия десятилетней каторги на поселение на Сахалин. В одном из этих писем мы впервые находим у Чехова характеристику положения на Сахалине политических ссыльных.

Письма Чехова ранних лет поражают полнокровностью, кипучестью, за ними ощу­щается разносторонняя деятельность живущего напряженной жизнью человека. Чехов трудится в поте лица («ложишься в пятом часу утра»,— пишет он в 1883 г.), зани­маясь на медицинском факультете, «работая в 6—7 изданиях», встречаясь с друзьями. Он полон литературных замыслов («с удовольствием написал бы юмористическую ме­дицину в 2—3 томах! Перво-наперво рассмешил бы пациентов, а потом бы уж и