Неистовая игра в карты, обжорство, пьянство, постоянные разговоры всё об одном» (IX,366). Дальше в журналь­ном тексте стояло: «Не хотелось никуда идти, ни о чем говорить. А в ушах раздавались слова: „Осетрина была не свежая!"».

В позднейшей редакции Чехов снял это второе упоминание об осетрине. Оно стало уже лишним. Теперь не только «осетрина», а вся обывательская сущность окружающей действительности начинает давить Гурова. Гуров старается бежать, уйти от этой пош­лости. Он, неожиданно для себясамого, едет в С., к Анне Сергеевне, но и там видит ту же серую пошлость: серый, запыленный номер гостиницы, длинный серый забор у дома Анны Сергеевны, серую провинциальную публику в театре с его плохим оркестром и дрянными скрипками. Некоторые фразы этого отрывка подвергаются стилистиче­ской правке и становятся более лаконичными:

«[Действительно], как раз против дома тянулся забор».

«Думал [о своей любви] и мечтал».

«Он соображал [о том, что]: сегодня день неприсутственный».

Встретив здесь, в обывательской обстановке провинциального театра, Анну Сер­геевну, Гуров впервые «понял ясно, что для него теперь на всем свете нет ближе, до­роже и важнее человека; она<..) наполняла теперь всю его яшзнь, была его горем, ра­достью, единственным счастьем, какого он теперь желал для себя» (IX, 368). Шумная театральная толпа перестала для него существовать. Он весь отдался этой короткой встрече, и думал: «Господи! К чему эти люди, этот оркестр...».

В журнальном тексте последней фразе предшествовали слова: «Как это мучительно, тягостно!!..». В окончательном тексте Чехов снимает их, устраййГЦзлишнюю аффек­тацию в мыслях Гурова.

Процесс обновления Гурова передан еще одной деталью, которую писатель настой­чиво подчеркивает. Первый раз, когда он, приехав в С., ходил возле дома Анны Серге­евны, «у него вдруг вабилось сердце, и он от волнения не мог вспомнить, как зовут шпи­ца» (IX, 367). Второй раз в театре, когда он увидел Анну Сергеевну в партере, «сердце у него сжалось». И третий раз, когда он и Анна Сергеевна шли «бестолково» по коридо­рам, по лестнице театра,у Гурова «сильно билось сердце». Это забившееся сердце Гурова и было торжеством Анны Сергеевны, было тем новым, что дала Гурову любовь. Пошло­ватый роман превратился в подлинное человеческое чувство. Большая любовь обык­новенных людей стала огромной нравственной силой, и она помогла Гурову освобо­диться от той пошлости, которая, подобно ржавчине, отравляла его душу.

Однако авторский замысел рассказа не был исчерпан. В жизни Анны Сергеевны и Гурова назревает новый конфликт: любовь, обогатившая их высокими человеческими чувствами, приходит в столкновение с условной мещанской моралью.

Этот новый конфликт и составляет содержание четвертой, заключительной главы рассказа. Рассказ о любви становится рассказом о сложности жизни, о ее противоре­чиях. Все лучшее, человеческое — любовь, красота, благородство, возвышенные мысли и чувства — неизбежно сталкиваются с пошлостью обывательского существования, ц создается запутанный и сложный узел отношений, из которых трудно найти выход.

В Государственном Литературном музее хранится последняя страница черновой рукописи четвертой главы рассказа «Дама с собачкой». Это страница почтовой бумаги размером 22Х 14 см. Текст написан на одной стороне черными чернилами, в нем много вставок, зачеркиваний. Рукопись ранее принадлежала И. А. Бунину. В. конце стра­ницы его рукой написано: «Это черновик „Дамы с собачкой" А. П. Чехова». Дальше две строчки тщательно им зачеркнуты и ниже стоит подпись: «Ив. Бунин».

Черновые рукописи художественных произведений Чехова и в особенности ру­кописи его последних рассказов (кроме полной рукописи рассказа «Невеста») остаются неизвестными, поэтому каждая найденная страница чернового чеховского текста пред­ставляет большую ценность. Воспроизводим этот текст:

... не любил; [а лишь сбивал с пути, потом развлекался и все более прези­рал] было все, что угодно [кроме любви и те из «низшей расы»] <от?> но только не любовь. И только теперь, когда у него голова стала седой, он полюбил, как следует, по-настоящему — [и это] первый раз в жизни. [Они люби<ли>] Анна С.ион любили друг друга, как [муж] очень родные близкие люди,как муж и жена, как нежные друзья, [им казалось,что они] [и свыклись как будто] точно сам[ой]а судьба предназначены]ила их

ИЛЛЮСТРАЦИЯ К РАССКАЗУ «ДАМА С СОБАЧКОЙ» Акварель Кукрыниксов, 1945—1946 гг.

Третьяковская галерея. Москва

 

друг для друга, и им казалось чудовищным то, что он женат, а она замужем, и точно это были две перелетные птицы, самец и самка, ко­торых [посадили] поймали и заставили жить в отдельных клетках. Они про­стили друг другу то, чего стыдились в своем прошлом, [и] прощали все в настоящем, [жалели друг друга] и чувствовали, что эта [их] их любовь (начавшаяся так неблагополучно) [сделала] изменила их обоих... [лучше] [к лучшему].

Потом они [сове] долго советовались, говорили о том, как избавить себя от необходимости [прятаться] прятаться, обманывать, жить в разных городах, не видеться по [целым месяцам?] долгу? Как освободиться от этих невыносимых пут?

— Как? Как? спрашивал он, [ихватал себя] хватая себя за голову — Как?

И казалось, что еще немного и решение [дальше] будет найдено п тог­да начнется новая, [хорошая] прекрасная жизнь; и обоим было ясно, что до конца еще далеко-далеко — и что самое сложное и трудное только еще начинается.

Рукопись наглядно свидетельствует о том, с какой тщательностью писатель ра­ботает над образом Гурова, как он выбирает слова и выражения для характеристики Гурова, обновленного любовью к Анне Сергеевне; как настойчиво и последовательно устраняет Чехов в обрисовке Гурова слова и отдельные выражения, уместные для его характеристики в первые дни знакомства с Анной Сергеевной, но уже не соответствую­щие тому новому Гурову, каким он становится в конце рассказа.

Написанная первоначально в черновой рукописи фраза «а лишь сбивал с пути, по­том развлекался», а также мысли о женщинах как о «низшей расе» — то, что было воз­можно для Гурова до его встречи с Анной Сергеевной, устраняются Чеховым. Позднее Чехов выбрасывает и слова: «и все более презирал».

Чехов подчеркивает значительность чувства Гурова, настойчиво противопостав­ляя его любовь к Анне Сергеевне многочисленным прежним его увлечениям. Так, в следующем абзаце добавляются слова, усиливающие эту мысль:

«И только теперь, когда у него голова стала седой, он яолюбнл, как следует, по- настоящему — [и это] первый раз в жизни».

Чехов постепенно вводит нужные слова, отвечающие авторскому замыслу.

«[Они любили] Анна С. и он любили друг друга, как [муж] очень родные близкие люди, как муж и жена, как нежные друзья».

Как видно из рукописи, в процессе работы в эту фразу вливаются слова: «родные», «близкие люди», «муж и жена», «нежные друзья».

Работая над продолжением этой фразы, Чехов еще более усиливает свою мысль:

[и