я выудила из общей кучи. Я давно ждала подходящего момента, чтобы рассказать о ней начальнице, она виделась мне перспективной потенциальной клиенткой.

Наконец я не выдержала и тихо постучала в дверь ее кабинета.

— Обычно я отвечаю стандартным письмом на рукописи из общей кучи, — смущенно начала я. — Но этим летом была одна рукопись… которая показалась мне интересной. Я попросила автора прислать роман целиком. Вообще-то, не роман, а повесть. — Тут до меня дошло, что я, вероятно, нарушила правила. Надо было сначала принести письмо с запросом начальнице и попросить разрешения связаться с автором. Кровь прихлынула к лицу. — Не знаю, понравится ли вам это произведение… оно «тихое». Маленькое. Но мне кажется, повесть хорошая, у нее есть коммерческий потенциал.

Начальница улыбнулась:

— Ты же знаешь, что надо было сначала поговорить со мной и уже потом просить прислать рукопись. Решив связаться с автором, ты выступаешь от имени агентства. — «Знаю», — хотела сказать я, но не успела и пикнуть: начальница вытянула руку: — Дай почитать.

В пятницу принесли пачку писем Сэлинджеру из «Литтл Браун» и несколько писем для меня; поклонники Сэлинджера, которым я писала от себя, отвечали мне лично. Я распечатала первый конверт — письмо было аккуратно напечатано на древней печатной машинке, — и восторженно улыбнулась, почему — не знаю. «Дорогая мисс Рэйкофф, — начиналось письмо, — если это ваше настоящее имя…» Улыбка быстро исчезла с моего лица. «Такая странная фамилия не может быть настоящей. Не знаю, кто вы на самом деле, но полагаю, вы используете псевдоним для защиты…» Я так громко рассмеялась, что Хью заерзал на стуле, бросив все дела. «Короче, кем бы вы ни были, пишу сказать, что у вас нет никакого права держать мое письмо у себя и не пересылать его мистеру Сэлинджеру. То же касается и других писем. Я писала не вам. Я писала ему. Если вам кажется, что вы вправе не показывать ему мое письмо, вы ошибаетесь. Прошу, немедленно переправьте его мистеру Сэлинджеру». Имени отправительницы я не помнила — наверное, она была из тех, кому я отправила стандартный ответ, хотя могло быть и всякое. На тот момент я ответила на сотни писем, возможно, их было даже больше тысячи.

Я распечатала следующий конверт, надписанный круглым девчачьим почерком. Писала девочка, которая просила Сэлинджера ответить ей, чтобы ей поставили пятерку. Чего я ждала? Благодарности за жестокую правду? Вместо благодарности там было ругательств на две страницы — девочка явно писала в припадке ярости. «Кто вы такая, чтобы меня судить? — вопрошала она. — Вы ничего обо мне не знаете. Старая карга, которая наверняка даже не помнит, каково это — быть молодой! Вы такая же, как мои училки! Я не просила у вас совета. Я писала НЕ ВАМ! Я писала мистеру Сэлинджеру! Вы небось просто завидуете мне, потому что ваша молодость прошла, и теперь можно поучать таких несмышленых детишек, как я. А может, завидуете Сэлинджеру, ведь он — знаменитый писатель, а вы — обычный человек». Не в бровь, а в глаз: я действительно была обычным человеком.

И этот обычный человек, кажется, начал понимать, зачем Хью дал мне бланк со стандартным ответом. Он хотел спасти меня от самой себя.

— Я веду переговоры с крупными типографиями, — сообщил Роджер в октябре.

Мне показалось, он важничал; раньше я такого за ним не замечала. Видимо, масштаб проекта оказывал свое действие. До недавних пор Роджер издавал книги низкими тиражами, и это были книги, о которых никто ничего не знал; они продавались сотнями, а не тысячами экземпляров. Теперь он издавал Сэлинджера. Самого Сэлинджера, чьи книги расходились миллионными тиражами. Похоже, Роджер только сейчас это осознал. Еще в июне он планировал напечатать пробный тираж, десять тысяч экземпляров, ни одна книга в его каталоге не публиковалась таким тиражом, но для Сэлинджера и это было мало. С подачи Хью начальница пыталась втолковать Роджеру, что одни только коллекционеры могут выкупить десятитысячный тираж еще до того, как книга попадет в магазины.

— Есть еще одна проблема с большим тиражом, — сказал Роджер. — Хранение. Обычно-то я складываю книги тестю в подвал…

— Погодите, серьезно? — рассмеялась я.

Это было уже за гранью разумного: Джером Дэвид Сэлинджер публикуется в издательстве, хранящем тиражи в чьем-то подвале!

— Да, ну, то есть в своем подвале я тоже храню, но там мало места… — Роджер замолчал. — Если речь о тридцати, сорока, пятидесяти тысячах экземпляров, то мне придется арендовать склад. Это следующий пункт моего списка.

В голосе Роджера слышались беспокойство и усталость, словно эти расчеты не давали ему спать по ночам. Естественно, большой тираж потребует от Роджера больших затрат, а он работал в государственном университете. По карману ли ему Сэлинджер?

Но с крупными типографиями — теми, что могли справиться с тиражами сэлинджеровского масштаба, — возникала еще одна проблема.

— Их переплеты выглядят дешево, — с отвращением объяснил Роджер. — Клеевые, а не сшивные. Они просто проклеивают книгу. Я знаю, Джерри это не понравится. Я помню его возмущение из-за «Дорогой Эсме» несколько лет назад…

Джерри ужаснулся, увидев качество британского издания «Девяти рассказов» — британцы озаглавили его «„Дорогой Эсме — с любовью и всякой мерзостью“ — и другие рассказы»; так ужаснулся, что устроил скандал и порвал все отношения со своим старым издателем и близким другом. У Роджера имелось наготове множество таких историй. С каждым звонком он все ближе подходил к территории, которую в моем представлении оккупировали поклонники Сэлинджера.

— Еще не хватало, чтобы это повторилось. Я не могу так рисковать, — добавил он. — Мне нужно принять решение.

— А почему, — вдруг спросила я Роджера, — по-вашему, Джерри вообще ответил на то ваше первое письмо?

— Я напечатал его на машинке… — начал он.

— Я помню, — деликатно напомнила я.

— Ему это понравилось, я знаю. Но… — Роджер замолчал на секунду; я слышала, как он дышит: у него была простуда. — Наверно, дело в том… — Он снова замялся. — Я не стал распинаться, как люблю его рассказы. Не написал: «О, знаете, „Над пропастью во ржи“ — мой любимый роман». Инстинкт подсказал, что не нужно перед Джерри лебезить, называть его гениальным писателем или… — тут Роджер заговорил торжественным профессорским тоном, — значительным американским писателем. Полагаю, он потому и поселился в Корнише. — Я кивнула, забыв на минуточку, что говорю по телефону и Роджер меня не видит. — Потому что не хочет, чтобы ему постоянно твердили, какой он гениальный. А хочет просто быть собой.

— Да, — согласилась я.

А про себя подумала: «Везет ему, если он знает, что это значит — быть собой».