сторон. Он глубже проникал в ту действительность, которая всегда существовала внутри него, от нас же она скрыта, ибо чувственный мир привлекает нас. Лишь смерть срывает для нас этот покров, но его не было для святого Франциска. Глаза его видели ангелов небесных, как наши глаза видят собеседников, и для него было естественно оказаться в один миг среди ангелов как среди своих собратьев. Пребывая в экстазе, он просто переходил в другое общество. Когда же состояние это проходило, он делал над собою усилие, чтобы вернуться к прежнему и собранно, бесстрастно говорить об обыденном так, будто ничего не произошло.

Он тщился утаить благодать Божью, и такое самообладание обходилось ему дорого. Чем совершеннее становился он, тем сильнее чувствовал, что необходимо посвятить себя всего, без остатка, Богу и одиночеству.

ОДИНОЧЕСТВО

Однажды, незадолго до Великого Поста, святой Франциск находился около Тразименского озера, и попросил, чтобы один из преданных ему братьев тайно перевез его в лодке на Изола Маджоре — один из трех островов этого уединенного озера. Тот послушался и в Пепельную Среду, в темноте, чтобы никто не заметил, суденышко отплыло от берега, перенося братьев на поросший лесом островок.

— Приезжай за мной вечером в Великий Четверг, и никому не говори, что я здесь, — сказал Франциск провожатому.

— А как же с едой? — спросил преданный брат.

— У меня есть два хлебца. Этого хватит.

Лодка направилась к противоположному берегу, и святой Франциск остался один среди птиц, среди густых и диких трав. Озеро это — широкое и мрачное. Когда оно становится добрее, то отражает в своем зеркале золото заката, сапфир вечернего неба, аметист или темный изумруд гор, когда злится, бурлит серой пеной, в которой видятся и свинец и сталь. Лежит оно в тростниковых зарослях долины, будто несмело предлагая покорить себя, выше, среди гор, оно вьется, словно жаждет объятия.

В Святой Четверг преданный почитатель Франциска вернулся на островок и обнаружил, что святой молится в пещере, высоко в скале, среди прекрасных гор, словно в гнездышке жаворонка, которым и был святой Франциск. Казался он чуть бледнее и худее обычного, рядом с ним лежал один из двух хлебцев, но чувствовал он себя хорошо, словно в раздумьях находил себе пищу. Казалось, что озеро отражает свет, который излучало его лицо. Он радовался, что уподобился Господу своему Христу, постившемуся сорок дней и ночей, но был слабее Господа, ибо съел один хлебец; а когда он вернулся к людям, никто не узнал, что за эти недели произошло в его беседах с Всевышним. Знали приблизительно, что он плакал, когда был один, громко молился, бил себя в грудь, кидался на землю, а нередко лежал неподвижно долгие часы. Однако полное, закрытое от всех одиночество не привлекало его — он стремился увидеть небо, горы, дикие рощи, мир в его первозданности, не измененный человеком, и всегда в своих странствиях находил природные монастыри, в которых отдыхал душою, соединившись с Господом, например, — в Венецианской лагуне, где до сих пор один островок носит его имя. В особенности же находил он такие места в Тоскане и Умбрии — Карчери, недалеко от Ассизи; Сайт Урбано, недалеко от Нарни; Фонте Коломбо, Поджио Бустоне; Греччо, в зеленой долине Реатине; Изола Маджоре на Тразименском озере; Верна в Казентино. Каждое из этих мест сегодня — монастырь или святилище, предостережение и песнь. Тогда же, для святого, они были местами молитвы и экстаза; там прожил он прекраснейшие мгновения своей жизни.

Тот, кто хочет представить себе, как он молился, должен прочесть его толкование на молитву Господню, гимны, благодарственные молитвы, каноны, — и тогда обретет он свет и силу, чтобы следовать воле Франциска. Молитвы эти коротки, вдохновило Франциска Святое Писание, и из них идет к людям воля Всевышнего, которая была бы суровой, если бы безграничная вера не смягчала ее. Каждое простое слово наделено глубоким смыслом, так, что оно может служить предметом раздумий целый год. Из всех этих молитв самая выразительная — та, которая отражает огонь, полыхавший в сердце святого, и смысл всей его жизни: «О, Господи, пылкой и нежной силой любви Твоей, отвлеки разум мой от всего земного, дабы смог я умереть из любви к Тебе, подобно тому, как Ты удостоился принять смерть ради любви к любви моей».

Если мы не пытаемся понять это стремление слиться с Богом и умереть от любви к любви Его, от благодарной тяги к Создателю и Спасителю, не поймем святого Франциска.

ГРЕЧЧО

Франциск понимал, что если бы все люди имели в своем сознании реальный и ясный образ Спасителя, они любили бы Бога на деле, а не на словах. Вернувшись из крестового похода, вспоминая о Святых Местах, он думал, как возродить веру, и решил, что помочь тут могут не одни лишь проповеди, — надо воссоздать некоторые события из жизни Христа. Это отвечало не одной лишь его апостольской цели, но и настоянию его души, которая стремилась воплотить в действие мысль об истинной любви.

Приближалось Рождество 1223 года и святой Франциск, всегда с особенным трепетом преклонявшийся перед тайной детства Христова, вспоминал Вифлеем в скиту Фонте Коломбо. Там и сказал он Джованни Велита, терциарию знатного происхождения, своему другу и почитателю (а они были у него повсюду):

— Мессер Джованни, если ты поможешь мне, в этом году мы отпразднуем самое прекрасное Рождество, какое только можно представить себе.

— Я охотно помогу тебе, отец, — ответил тот.

— В одном из твоих лесов, — сказал Франциск, — окружающих скит Греччо, есть пещера, похожая на Вифлеемскую. Я хочу воссоздать Рождество и собственными глазами увидеть нищету, в которой Младенец Иисус вошел в мир лежал в яслях между осликом и волом. Я имею позволение Святого Отца воссоздать это во славу Рождества Христова.

— Я понял, — сказал Джованни. — Предоставь это мне, отец мой.

В рождественскую ночь на колокольнях Реатинской долины звонили еще громче, чем обычно, и жители округи, привлеченные невиданным празднованием, спешили по каменистым тропам из деревень, из замков и дальних хуторов в морозной, но ясной ночи; спешили, как Иудейские пастухи, почтить младенца.

А в это время из Фонте Коломбо, Поджо Бустоне, других мест шли колонны францисканцев с зажженными факелами, и любопытствуя, и восторгаясь, с литанией на устах. Когда они вошли в пещеру, приготовленную мессером Джованни Веллита, как замыслило вдохновение святого Франциска, то встали, словно завороженные. Вот ясли и солома, а выше — камень для мессы, вот вол и ослик, но нет ни