сделал ничего плохого. У нее был парень, она устроила истерику и пыталась выставить все так, словно я вел себя неподобающим образом. Это было еще до того, как мы встретились с твоей матерью. У меня никогда не было необходимости брать женщин силой, Тео.

Тео хочет ему верить, но не верит. Отец ведет себя слишком вежливо, слишком открыто. Как будто его загнали в угол.

– Тогда почему у тебя на столе лежала газетная статья с нацарапанными на ней словами «Найти ее»? Почему…

– Почему, почему, почему? – выплевывает отец. – Я решил прийти сюда, чтобы попытаться объясниться с тобой по-хорошему. Но нет, тебе этого недостаточно, да? Какой же ты назойливый! Прямо как твоя мать.

Он подхватывает свой пиджак и встает.

– Послушай, папа, это тема для разговора наедине.

Я освобожусь через полчаса. Я могу прийти и…

Но прежде чем он успевает закончить фразу, отец толкает его в грудь, и Тео теряет равновесие, натыкаясь на стол позади него, который, к счастью, пуст.

Отец надвигается на него, явно не чувствуя вины за то, что проявил агрессию по отношению к сыну.

– Больше не смей рыться в моих долбаных вещах! Понял?! – шипит он.

В ресторане становится тихо; все оборачиваются в сторону Тео, когда его отец с грохотом захлопывает за собой дверь.

33

Саффи

Поздний вечер пятницы. Я слышу, как мама в гостиной разговаривает по телефону с Альберто. Ей пришлось воспользоваться моим мобильником. Ее собственный телефон должен прибыть в ближайший день или около того – ей удалось разыскать его, позвонив в кафе в Бродстерсе, где она его забыла на столике. К счастью, какой-то добрый самаритянин передал его работникам кафе. Похоже, она сообщает Альберто, что останется еще на неделю, и, как бы она ни доставала меня своей неуемной энергией и непрекращающейся болтовней, я понимаю, что скучала бы без нее, если бы она собралась уехать завтра. Мысль о долгих одиноких днях в коттедже, около которого, словно стая волков, кружат журналисты – и это не считая какого-то сомнительного частного детектива, скрывающегося в лесу! – вызывает у меня панику. Зловещие обложки для романов, которые я клепаю день за днем, только усугубляют обстановку. И мы еще очень многого не знаем – о бабушке, о прошлом, о тех трупах. О Шейле, Джин и Сьюзен. Очевидно, что бабушке что-то известно, но это «что-то» смешалось в ее голове, как в той игре, в которую она играла со мной, когда я была маленькой: где верхняя часть нарисованного тела не сочетается с нижней. Я постоянно испытываю фоновое чувство тревоги и не уверена, в чем причина: то ли в моих гормонах, то ли во всей этой ситуации, а может быть, в том и другом сразу.

Вчера вечером я позвонила сержанту Барнсу и рассказала ему все о нападении Глена Дэвиса на маму. Она пыталась остановить меня, сказав, что он угрожал ей, требуя не обращаться в полицию, но это было правильное решение.

Когда мама входит в кухню, где я завариваю чай, я изображаю улыбку, протягиваю ей кружку, и она рассеянно берет ее. Я закончила работу на сегодня, но не то чтобы мне удалось много сделать, поскольку мама каждый час просовывала голову в двери моего кабинета, спрашивая, все ли у меня в порядке и не нужно ли мне чего-нибудь.

– Похоже, он не очень доволен, – начинает она, задумчиво потягивая чай. – Кажется, собирается съехать…

– Что? Почему? Потому что ты не помчалась к нему, как только он позвонил?

Мама морщится.

– Нет, дело не только в этом. Уже некоторое время мне чего-то не хватает. И он, и моя жизнь там… сейчас это словно за миллион миль от меня. И я не могу уехать отсюда. Пока не могу. Твоя бабушка что-то знает – это очевидно, – и нам нужно докопаться до сути. Выяснить, что ей известно. Может быть, она не говорит правду, потому что защищает кого-то?

– А твое начальство не будет против, если ты возьмешь еще неделю отпуска?

– Мое начальство не будет против. Оно задолжало мне кучу выходных. Саффи, – ее тон делается строгим, – оставь это мне. Я не могу вернуться в Испанию, пока все это не уладится.

Я вздыхаю.

– Но, возможно, это не уладится никогда.

– Конечно, уладится, – фыркает она. У моей мамы все всегда обстоит именно так. Она все для этого делает. – Если твоя бабушка что-то знает о трупах – кто они и кто сделал их трупами, – то все эти годы она молчала только из страха. Полиция поймет это, я уверена.

Я отворачиваюсь и сжимаю кружку обеими руками, чувствуя тошноту. Из окна кухни вижу яму – разоренную могилу. Ужасная находка, с которой все началось. Даже наглые строители не хотят возвращаться, и я не могу их винить. Нам придется на некоторое время остаться с этим напоминанием о том, что здесь были убиты два человека. Я очень жалею, что мы вообще запланировали сделать эту чертову пристройку к кухне. В противном случае мы пребывали бы в блаженном неведении и ничего этого не случилось бы.

* * *

Я ложусь спать рано – еще нет и десяти часов. Весь день мне было плохо, и я не знаю, в чем причина: в беременности или в стрессе.

Некоторое время я лежу в ванне, пока вода не начинает остывать. Беременности уже почти восемнадцать недель, и я вижу, как мой живот слегка выпячивается под водой. Пупок изменил форму и выпирает больше, чем обычно. Я осторожно выхожу из ванны и вытираюсь насухо, затем натягиваю свою самую удобную пижаму. Забираюсь в кровать, одеяло приятно холодит кожу. Слышу, как внизу болтают Том и мама. Их голоса неразборчивы, но я знаю, что они, скорее всего, говорят о бабушке. Ни о чем другом мы сейчас не говорим. Я поворачиваюсь на бок и подтягиваю колени к животу. Это время должно быть наполнено счастьем, нетерпеливым ожиданием ребенка, хлопотами по дому. Но сейчас все кажется каким-то сумрачным и серым. Я переворачиваюсь на спину и окидываю взглядом комнату. Быть может, когда бабушка жила в коттедже, это была ее комнате? Должно быть, ее кровать тоже стояла здесь, между маленьким камином с кованой решеткой в дальней стене и окном, выходящим на подъездную дорогу справа… Несмотря на усталость, я встаю и подхожу к окну, отодвигаю занавески и думаю, не скрывается ли где-нибудь в этих сумерках Глен Дэвис.

Чувствую судорогу в области живота, затем влагу между бедрами. Встаю и бегу в