папку обратно на газетные вырезки и закрывает потайное отделение, потом захлопывает дверцу шкафа. Его сердце бьется так сильно, что этот стук отдается в ушах. Страшно подумать, в какую ярость впадет отец, если застанет Тео в кабинете. Он пытается снова запереть шкаф, но никакие усилия не помогают, скрепка просто ходит туда-сюда. На лбу Тео выступает пот. У него нет другого выбора, кроме как оставить все как есть и надеяться, что отец подумает, будто просто забыл запереть шкаф.

Он снова подходит к окну. Отец стоит на подъездной дорожке и хмуро смотрит на машину Тео, приглаживая волосы на затылке. Затем поднимает глаза на окна своего кабинета, и Тео приходится резко пригнуться. Черт, неужели отец заметил?

Он на четвереньках отползает от окна, вскакивает, выходит из кабинета, бежит вниз по витой лестнице, проносится по коридору, скрипя подошвами кедов по паркету, и резко сворачивает в кухню. Слышит, как в замке поворачивается отцовский ключ.

Тео наливает себе стакан воды и садится к кухонной стойке, пытаясь отдышаться и сделать вид, что он сидел там все это время.

Перестук дорогих отцовских ботинок эхом отдается в коридоре. Отец возникает в дверях кухни – при росте в шесть футов три дюйма он полностью заполняет собой проем.

– Что ты здесь делаешь? – рычит он.

– Мэвис впустила меня. Я хотел поговорить с тобой, извиниться за то, что было в прошлый раз…

Отец смотрит на него настороженно, как будто не знает, следует ли верить этим словам.

– Она сказала мне, что ты скоро вернешься. – Ложь удивительно легко слетает с языка Тео, но он все равно краснеет, как обычно бывало в школе, когда учитель ловил его на чем-нибудь.

Отец входит на кухню и включает чайник. Вид у него усталый, под глазами появились новые морщины. Он упирается ладонями в поясницу и отклоняется назад, словно разминая спину.

– Ты хотя бы ешь что-нибудь? – спрашивает Тео.

– Конечно. Я взрослый человек и могу сам о себе позаботиться. Я прошел национальную армейскую службу.

«Господи, – думает Тео, мысленно закатывая глаза, – тоже мне, старый вояка!» Его отец был в последней когорте тех, кто проходил национальную службу в армии, и, пока Тео взрослел, постоянно напоминал ему об этом.

Он смотрит, как отец наливает себе чай в кружку; жилистые загорелые руки выглядывают из рукавов рубашки-поло. Тео всегда казалось, что он знает своего отца. Да, строгий, склонный к ретроградству, блестящий наследник «старых денег», хорошо образованный, любящий все контролировать.

Но не извращенец, не сталкер и не психопат.

«Ты действительно способен на это, отец?» – безмолвно спрашивает он.

Наблюдая за тем, как отец выжимает в кружку чайный пакетик, Тео задается вопросом: а любил ли он когда-нибудь этого человека? Да, он жалел его, чувствовал долг по отношению к нему, чувствовал ответственность за него после смерти матери. Но любовь? Он не уверен. Может быть, в детстве, когда Тео еще был полон надежды, что отец может начать заботиться о нем, может стать тем самым отцом, о котором он всегда мечтал… Он с ужасом понимает, что не любит своего отца. Этот старик слишком холоден и жесток, и Тео надоело пытаться мысленно искать ему оправдания.

Можно было бы сейчас же уйти отсюда и никогда не возвращаться. Он бы так и сделал – если бы не думал о том, что маму это разочаровало бы. А вот отцу было бы совершенно наплевать, если бы Тео перестал его навещать.

– Ладно, – произносит он, спрыгивая с барного стула. – Мне пора.

Отец поворачивается к нему с удивленным выражением лица.

– Даже чашку чая не выпьешь?

Тео колеблется. Отец действительно хочет, чтобы он остался? Понять его не легче, чем каменную статую. Это предложение мира? И тут Тео вспоминает рассказ Ларри про жалобу Синтии Парсонс относительно сексуальных домогательств. Он вспоминает красные глаза своей матери и синяки, которые она скрывала. Вспоминает, как страшно ему бывало в детстве, когда отец впадал в ярость. Но потом смотрит в голубые глаза отца, белки которых пожелтели от возраста, и чувствует укол сострадания. «Он старый человек. Ему, наверное, одиноко».

– Хорошо. Ты мне не нальешь? – поневоле произносит Тео.

30

Саффи

Том, как и обещал вчера вечером, берет на следующий день больничный, хотя я и убеждаю его, что в этом нет необходимости.

– Я просто хочу удостовериться, что он не придет снова, – говорит он за завтраком. Идет дождь – впервые за несколько недель, – и в коттедже холодно и сыро. Окна нужно заменить, но мы не можем думать об этом в текущей ситуации – нет ни времени, ни денег. На то, чтобы сделать пристройку, средств у нас еще хватит, но вот на окна… Сквозняк просачивается сквозь плохо подогнанные рамы, и я дрожу в пижаме, глотая чай «Ред буш» – единственное, что я могу сейчас пить – за кухонным столом. Я чувствую себя невыспавшейся после того, как провела всю ночь, ворочаясь и беспокоясь о маме и испытывая страх перед человеком, который называет себя Гленом Дэвисом.

– Я не хочу, чтобы у тебя были неприятности из-за нас, – говорю я, когда мама входит в комнату. В руках у нее охапка одежды. У меня даже не было возможности расспросить ее о вчерашней беседе с Аланом Хартоллом.

– Можно мне воспользоваться стиральной машиной? – спрашивает она. – У меня совсем нет вещей, которые можно было бы надеть. Слава богу, я взяла с собой запасную пару обуви. Не могу поверить, что мои любимые босоножки вышли из строя.

– Дайте их мне, я попробую починить, – говорит Том, встает и относит пустую тарелку и чашку в раковину. Потом надевает свои забрызганные краской джинсы с дырами на коленях. Он хочет начать ремонт в маленькой спальне. Я знаю, что таким образом мой муж пытается сделать так, чтобы я снова радовалась ребенку и нашему дому и отвлеклась от всего остального. Я не могу признаться ему, что с каждым днем чувствую себя здесь все неуютнее.

Мой телефон вибрирует, и на экране высвечивается номер отца.

– Твоя мама в итоге вернулась домой? – Это первое, что он спрашивает, когда я беру трубку.

– Да. – Я скашиваю глаза на маму, она отвечает мне красноречивым взглядом. – Она потеряла свой телефон. Все… все в порядке.

Я не хочу волновать его, упоминая, что на маму по дороге домой напали и угрожали ей.

– Это твой отец? Могу я с ним поговорить? – осведомляется она, встает и прежде, чем я успеваю ответить, забирает у меня телефон и прикладывает к уху. – Юэн?