разделились. Францев объявил, что пойдёт искать продуктовый магазин – он, дескать, не успел утром позавтракать, а Сашу подхватил под руку председатель. Я же, сославшись на головную боль, попросил у Саши ключи от машины, чтобы взять из оставленной в салоне сумки таблетку анальгина. Я действительно сходил к автомобилю, но из сумки извлёк не лекарства, а диктофон. И убедившись, что никого из моих спутников нет поблизости, отправился в местный храм. Наш проводник обмолвился, что Пахомов некогда общался со священником. Зацепка, конечно, так себе, но чем чёрт не шутит…

Богоявленский храм стоял у дороги, на выезде из деревни. Это была маленькая обшарпанная церквушка, окружённая косеньким заваленным забором, позолоченным крестом упиравшаяся в серое небо. Толкнув калитку в ограде, я шагнул на широкий земляной двор храма. Возле входа стояли две рассохшиеся скамеечки для прихожан, а в глубине двора, у небольшого сарая, находилась старая телега без одного колеса, рядом с которой были аккуратно сложены лопаты и мётлы. У священника имелось и своё хозяйство, о чём свидетельствовали несколько теплиц и маленький огородик, окружённый покосившимся штакетником. С усилием отворив тяжёлую чугунную дверь храма, я вошёл внутрь. В помещении пахло ладаном и стоял полумрак: свет давали лишь свечи на подставках перед стеклянными киотами, да лампады на медных цепочках. Покачиваясь на сквозняке, они нервно перемигивались красными, синими и зелёными глазками. Разноцветный блеск ярко играл на позолоченных окладах икон, и во мраке казалось, будто волоокие святые негодующе смотрят с закопчённых образов, осуждая эту ненужную иллюминацию.

Я оглянулся вокруг, отыскивая настоятеля. Высокий худой священник, черноглазый, с жидкой русой бородкой на длинном желтоватом лице, стоял у царских врат. Плавно и убедительно кивая головой, он объяснял что‑то маленькой, обмотанной крест‑накрест платком старушке. Та слушала, согнувшись как вопросительный знак и часто моргая на каждое слово.

– Да я объясняла ей, батюшка, да что поделаешь? – лепетала она. – Дочь родная, а внуков не бережёт. Ну как вразумить?

– Терпением вразумляйте, объясните, что дитя нельзя с безответственным отцом оставлять. Девочка ведь не крещёная?

– Не крещёная, – помотала головой старушка.

– Убедите на крещение принести, пусть в церковь придёт, а я поговорю, – говорил священник, тонкими пальцами дотрагиваясь до её плеча.

– Святой отец, – окликнул я священника, – можно с вами поговорить?

Отец Михаил прошептал старушке что‑то, на что она энергично закивала головой, и подошёл ко мне.

– Святой отец – у католиков, – мягко произнёс он, приятно улыбаясь, и этой улыбкой как бы извиняясь за необходимость поправить меня. – Чем могу быть полезен?

– Меня зовут Игорь Кондратьев, я корреспондент «Терпиловской правды». Хотел бы побеседовать с вами по поводу журналистского расследования, которое я веду.

– Какого расследования? Насчёт раздела колхозной земли?

– Нет, оно касается вашего прихожанина, Пахомова.

– Которого убили недавно? – удивлённо спросил священник.

– Да, именно.

Священник сурово нахмурился.

– Я бы не назвал его своим прихожанином, – цедя слова, выговорил он.

– А когда вы последний раз с ним общались?

– Да уже не помню. Может быть, года полтора‑два назад.

– Он, говорят, вашему храму помогал.

– Помогал когда-то, – как от холода поёжился священник. Чувствовалось, что этот разговор неприятен ему.

– А зачем он приходил сюда? Молиться? – не отставал я.

– Да, молиться, зачем же ещё. Впрочем, на службах редко бывал, чаще просто так заглядывал…

– На исповедь?

– Да, изредка и на исповеди бывал. Но обычно со мной не разговаривал. Ему тут одна икона нравилась, иногда по часу возле неё простаивал.

– Какая? – полюбопытствовал я.

– Да вон, Архангел Михаил, – нехотя кивнул священник на тёмный угол, где слабо дрожали огоньки свечей.

– А вне церкви вы не общались? – спросил я.

– Нет, не общались. Впрочем, я полиции всё это уже рассказал.

– А что за человек был убитый?

– Ну… – замялся батюшка. – Бог каждую душу принимает. Что говорить… Вы знаете, пословица была римская – «де мортиус аут бене, аут нихил» – о мёртвых или хорошо, или ничего. А зачем вам, собственно, всё это? – вдруг с вызовом выступил он. – Газеты уже на эту тему отписались.

– Понимаете, случай интересный, и мы проводим собственное, отдельное расследование.

– Вот оно как! – блеснул глазами священник. – И что же, узнали что‑нибудь новое?

– Пока только общие сведения. – Я извлёк из бумажника визитку и протянул ему. – Что ж, если что‑нибудь вспомните, позвоните мне, пожалуйста.

Священник взял карточку, быстро подал мне свою тонкую прозрачную руку и, церемонно поклонившись, вернулся к дожидавшейся прихожанке.

От беседы у меня осталось двоякое впечатление. Во‑первых, очевидно было, что священник за что‑то не любил Пахомова. Это и неудивительно – своенравный обитатель апрелевского особняка был, судя по всему, личностью малоприятной. Но вместе с тем мне показалось и что отец Михаил о чём‑то умалчивает. Интересно, он боится кого‑то, или его сдерживают причины иного характера? К примеру, не защищает ли тайну исповеди? Он обмолвился, что Пахомов приходил в храм в том числе и излить душу в беседе. Возможно, бывший бандит проговорился и о чём‑то, что может теперь вывести на след его убийц… Да, сюда мне определённо предстоит вернуться…

Я направился к выходу из церкви, но, не дойдя до двери десяти шагов, остановился у иконы, которую настоятель упомянул в разговоре.

Это был старорусский образ в серебряном окладе, каких много ещё сохранилось в провинциальных храмах. Архангел Михаил представал на нём в золотых сияющих доспехах, алой мантии и с жезлом в левой руке. Правую же руку он протягивал к смотрящему, как бы зовя за собой. Растрёпанные волосы святого вились по ветру, карие глаза, наполненные страстной, неизбывной тоской, смотрели в сторону, словно он стыдился чего‑то. Чем привлёк Пахомова этот странный образ, и в каких грехах он каялся, простаивая перед ним часами?..

Вернувшись к сельсовету, я не обнаружил там никого из коллег и, дожидаясь их, устроился на заднем сиденье автомобиля с электронной книгой. Но сосредоточиться на чтении не смог. Перед глазами мелькали впечатления дня – утренняя авария, испуганное лицо московского юрисконсульта, окружённого колхозниками, туман над кладбищем у особняка Пахомова, и сам особняк с его нелепой купеческой роскошью… Странно, но о чём бы я ни думал, мои мысли неизменно возвращались к фотографии, виденной на столе в кабинете Пахомова. Что же так зацепило меня на ней? Кажется, ни одно лицо, кроме Прохорова и самого Пахомова не было знакомо мне, не узнавал я и интерьер на снимке. Измаявшись в догадках, я повторял себе, что дело в пустяке – примечательном пейзаже на стене, какой‑нибудь неуклюжей позе, на крошечную долю секунды развеселившей меня… Но фотография всё‑таки не шла из памяти. Как я жалел теперь,