Задохнувшись от чьего-то незримого присутствия, покидаю скамейку и медленно бреду к затаившейся под толщей льда воде, прохожу вдоль пустого берега и застываю у стены, где Егор навсегда со мной попрощался.

«Пустое место, ничто, ноль, который должен страдать…»

Ноль. Начало отсчета моей настоящей жизни. Он вернул себе и мне то, что забрали у нас еще до рождения. Он вернул людям совесть, возвратил их к точке, когда души еще не почернели от ненависти. Ему все-таки улыбнулись – виновато, удивленно, смущенно…

И вдруг я понимаю, что все мечты Егора разом сбылись: он вытащил маму из беспросветности и грязи сплетен, его любят, ему улыбаются и несут цветы, а сам он ушел туда, где все хорошо.

– Ты сделал это, слышишь? Без помощи дара, которым ты так тяготился… У тебя получилось просто потому, что ты всегда, в любых обстоятельствах, оставался человеком. Только вот моя мечта гордо пройтись рядом, держась за руки, не сбудется уже никогда… Сотвори чудо еще раз… Вернись! – Я снимаю перчатку, вытягиваю вперед руку и раскрываю ладонь. Долго-долго держу ее над замерзшей водой и глотаю слезы, но ничто не меняется.

От реки веет ледяным спокойствием.

Разочарованно наблюдаю за неподвижным черно-белым пейзажем, сжимаю кулак, дую на окоченевшие пальцы… Одинокая фигура в ярком элегантном пальто, постояв у самой кромки льда, наклоняется и осторожно кладет на холодную гладь цветы – две красные гвоздики.

Бабушка…

Она выдыхает в воздух короткое: «Прости меня, мальчик», отступает от берега и шагает прочь.

Онемев, провожаю взглядом прямую, гордую спину, и слезы обжигают щеки: я не верю бабушке, скорбь – это роль, которую она играет в совершенстве. В городке изменилось отношение к Лебедевым, а она просто не может отличаться от всех остальных! Но ведь ее никто не видит сейчас…

Неужели то, чего Егор так долго ждал и добивался, наконец произошло – Галина Федоровна Наумова попросила у него прощения?!

Я не верю своим измученным глазам, волной накатывает истерика.

– Егор, она сделала это, смотри! Офигеть… У тебя получилось! Снова!

…Не на шутку встревоженная мама находит меня не сразу, а найдя, с трудом успокаивает.

– Мам, они все – лицемерные сволочи! Как они могут делать вид, что все хорошо, а они ни в чем не виноваты, как?! – кричу я сквозь спазмы и всхлипы.

– Это люди, Сонь. Просто люди… Я ведь тоже успокаиваю себя тем, что перечислила Наде несколько тысяч, ну… сделала, что могла. Да только вот она не снимает их со счета, – вздохнув, мама прижимает меня к себе. – А я… перевела деньги и, как всегда, пытаюсь жить спокойно. Права ты во всем, Соня. Во всем права.

* * *

Масик прерывает воспоминания просьбой достать с верхней полки конструктор – слезаю с нагретого подоконника, помогаю брату и, взяв со стола ноутбук, валюсь на диван.

Прошло почти два месяца, но я все равно с нездоровым упорством просматриваю новостные ленты, сайты местных газет, группы в соцсетях, даже профили бывших одноклассников и знакомых – горящие свечи с их аватарок уже исчезли, но гибель Егора все еще будоражит умы.

Мне много раз хотелось написать гадости Алене, Тимуру Алиеву и Сене Новикову – все они продолжают влачить бесцельное существование, добавляют на страницы тупую музыку, картинки, фото с тусовок… Но больше всего я хочу застать в сети Сашу и о многом спросить. Просто спросить.

Однако пользователь Алекс Королев с 31 декабря ушедшего года не посещал свою переполненную приторными комментариями страничку.

Никаких новостей о Егоре нет. Еще через четыре месяца его мама обратится в суд, и парня официально признают погибшим.

Тогда закончится и ее жизнь. И моя. И Воробья – преданного доброго великана, который не смог уберечь своего друга от беды.

Вбиваю в строку поиска его фамилию и имя, нахожу заброшенный с осени профиль, и беспроводная мышка падает из ослабевшей руки на пол.

Прямо сейчас Воробей онлайн!

С основной фотографии ухмыляется Сид Вишез, пока я судорожно набираю:

«Костя, привет!»

«Хой, детка! Сколько лет, сколько зим… Как оно?» – щелкает почти сразу ответ.

Голова кружится, пальцы дрожат и промахиваются мимо нужных кнопок – общение с Воробьем, который так хорошо знал Егора, приближает и меня к нему, дарит иррациональную больную надежду…

«Плохо. Очень плохо. А как ты?» – нажимаю на enter и жду.

«Служу России. Кстати, я скоро выйду из сети – не могу переписываться долго».

Я бы все отдала, только бы этот добродушный великан был здесь – хитро усмехнулся, обнял и утешил, сморозив какую-нибудь чушь, отпустил шуточку про Егора, и тот, бледнея от злости, вмиг нарисовался бы рядом и закатил бы скандал…

«Ты – его лучший друг. Думаешь, он погиб? Или веришь, что это не так?..» – задаю свой главный вопрос и беспомощно пялюсь на экран.

«Я не верю. Я ЗНАЮ» – приходит последнее сообщение, и значок напротив контакта Воробья меняется на серый.

* * *

Час спустя, дождавшись маминого возвращения и завалив безжизненный профиль Воробья десятками сообщений без ответа, трясусь в мрачном полупустом вагоне и засматриваюсь на бешеный танец снежинок – сквозь него иногда прорываются черные силуэты деревьев, строений, заборов и столбов.

Что знает лучший друг, находящийся в тысячах километров отсюда, но не знает мама Егора?

Даже если я неправильно поняла его высказывание, умиротворенный, спокойный взгляд голубых бездонных глаз «снежной королевы» ни на секунду не выходит из головы.

Ее душа не разрывается от чудовищной потери.

Она не скорбит… Потому что тоже ЗНАЕТ.

Покинув городок, я поклялась никогда не возвращаться, но еду туда сейчас в поиске ответов и призрачной несуразной надежды на то, что чудо все же произошло.

Электричка, покачнувшись, замирает на путях, недовольные пассажиры, похватав баулы, выползают на мороз, вслед за ними я прыгаю на платформу и на затекших ногах плетусь по дощатому тротуару.

В снежной круговерти не видно здания соседнего вокзала, полосатые рыночные палатки треплет ветер, вдали мелькают очертания автобусной остановки.

– Соня! – знакомый голос окликает из-за спины, и озноб мгновенно пробирается за шиворот.

В панике срываюсь на бег, но быстрые шаги грохочут по обледенелым деревяшкам совсем близко, поскользнувшись, я падаю на колени, оборачиваюсь и в парализующем ужасе смотрю на серое осунувшееся лицо с бледно-розовым шрамом на переносице.

Это перекошенное яростью безумное лицо убийцы нависало надо мной на пустыре, перед тем как тяжелые ботинки прошлись по ребрам и голове…

– Пожалуйста, подожди! – Оно расплывается в улыбке.

– Пошел вон! – Отползаю назад и захожусь в крике, но голос словно испарился. – Отвали от меня, Королев, пошел на хрен!