канцелярию зашел Васька и поманил Чванова пальцем в коридор:

– Ну что, барчук, бежать не передумал? У меня все готово.

– Я… да… не передумал, – затруднился с ответом Дерзкий.

– А чего запинаешься?

– Да с Курносым уже сговорился.

– Бежать?

– Ага. Неудобно теперь пятками назад.

– Да уж. Вдвоем уйдете?

– Нет, с ватагой.

– А когда?

– В субботу.

– Что? Здухову подарочек на именины?

Чванов рассмеялся.

– Это хорошо, что ватагой бежите, – задумчиво произнес Васька. – Ладно, поступим так. Вместе с остальными дойдешь до поворота на рудник. Там я свою телегу с сеном оставлю. Скажешь товарищам, что живот у тебя приперло. Ждать они тебя не станут и из виду сразу потеряют. Поворот все-таки, да и луна ущербной будет. Нырнешь в сено. Перед рассветом я на лошади подъеду, запрягу её в телегу и тебя с сеном увезу. А как волос у тебя обрастет, со старшим моим сыночком отправитесь в Кяхту. В ту сторону каторжники редко бегут, искать тебя там не будут.

– А как я из Кяхты выберусь?

– Потом расскажу.

В означенный вечер все каторжники – и те, кто собирался бежать, и те, кто от побега отказался, пребывали в сильном возбуждении. То и дело заглядывали в окна: ходят ли ещё часовые или уже ушли праздновать. Из домишка, где проживал с семьей Здухов, доносилась музыка – то играл на гармошке каторжник Петька Зерно. Про побег он, конечно, знал, и старался помочь товарищам – после каждой песни лез к Здухову с рюмочкой чокнуться.

В восемь вечера, как обычно, явился на поверку смотритель Ефремыч. Каторжники выстроились в шеренгу и, как только чиновник называл фамилию, делали шаг вперед.

– Так, ложимся баиньки, – велел он, убедившись, что все арестанты на месте. – И чтоб тихо было. Не мешайте начальству праздновать.

Потом смотритель ушел, вслед за ним в домик Здухова отправились и караульные.

– Кобыла, спринцуй стекло, – велел Курносый форточнику Генке, попавшему на каторгу после неудачного ограбления – внезапно проснулся хозяин дома, и, пытаясь спастись бегством, Кобыла его толкнул, тот упал, ударившись головой о табуретку, и испустил дух. А Генку задержал проснувшийся от грохота дворник. Суд признал Кобылу убийцей и отправил в Нерчинск.

Форточник, погладив тонкими пальцами стекло, неуловимым движением вынул его из рамы. Потом ручкой от стальной ложки выкрошил цемент, скреплявший кирпичи, и вынул их вместе с решеткой.

– Ну, давай, братцы, валим отсюдова, – сказал он.

Курносый выскочил одним из первых, Дерзкий – самым последним, сорок вторым по счету. Он очень надеялся, что Гришка уже уйдет со двора во главе колонны. Но тот, как назло, дожидался приятеля.

– Ты где застрял? – накинулся Курносый на Дерзкого. – В стерки, что ли, играл?

Стерками назывались карты.

– Нет, ты же знаешь, я в вашу стуколку не играю. Живот приперло.

– Нашел время на параше сидеть. Пошли.

У нужного поворота они оказались минут через десять. Телега с сеном, как и обещал Васька, дожидалась Дерзкого. Он картинно схватился за живот:

– Ой, снова прихватило, мне надо в кусты. Иди, иди, я догоню.

– Потеряемся. Я тебя подожду.

– Да иди. Как-то неудобно при тебе, – сказал Дерзкий, спуская штаны.

– Что я, тебя на параше не видел?

Пришлось признаваться.

– Так, так, так. А ты, Дерзкий, подлец. Я ж тебя от кодлы спас. Кабы не я, тебя на ремни порвали бы. И чем ты отплатил? – плюнул в Дерзкого Курносый.

Чванов утерся:

– Прости. Я действительно не прав. Залезай в сено.

Они пролежали там полчаса. А потом где-то в двух верстах началась стрельба.

– Буряты! – понял Курносый. – Твой Васька нас им сдал. А нас сдал ему ты.

– Я не знал…

– Не знал он, сволочь… Если бы я тебя во дворе не дождался… Я как чувствовал…

– Гришка, я не хотел.

– Не хотел он…

– Лучше давай помолчим. Скоро придет Васька.

– Или Здухов.

– Нет, Васька, он точно придет.

– Ужо я ему покажу.

Ещё через полчаса каторжники услышали неспешный стук копыт, который прекратился у телеги.

– Ты здесь, барчук? – раздался голос Васьки.

– Да, – ответил Дерзкий.

– Лежи, не высовывайся.

Каторжники слышали, как Васька запряг лошадь в оглобли и как потом скомандовал ей:

– Пошла, пошла, хорошая.

Минут через десять телега остановилась.

– Сенька, черт, отворяй, хватит спать! – крикнул Васька.

Осторожно, чтоб не увидали, каторжники отследили глазами паренька, открывшего ворота. Телега въехала во двор. Курносый тут же встал и цепями кандалов обхватил Васькину шею.

– Сдохни, тварь! – закричал он.

Дерзкий вскочил, но Курносый ударил его ногой с такой силой, что Чванов вылетел с телеги на покрытый булыжником двор. Васька, задыхаясь, захрипел.

– Сдохни, сволочь! – орал Курносый.

И тут в его шею вонзился длинный узкий кинжал. Гришка рухнул. Васька повернулся к пареньку:

– Спасибо, сынок.

Тут же из избы выбежала баба, чернявая и черноглазая, в руках у нее был ухват. Васька повернулся к ней:

– Все хорошо, Христя. Помоги барчуку подняться.

Баба подошла к Чванову и, протянув руку, за которую тот схватился, поставила его на ноги.

– Жинка моя, Христя. Когда юной была, барин её снасиловал. А она в ответ ему горшок с борщом на голову одела. За что на каторгу и попала.

– Ходiмо до погреба, – сказала Христя Чванову.

– Чего-чего? Она у тебя что, не русская?

– Из-под Полтавы. Они там по-своему говорят.

– Ходiмо, ходiмо, швидше, будь ласка, – торопила Чванова Христя.

– Что она говорит?

– В подвал, говорит, надо спрятаться. Не дай Бог буряты сюда нагрянут. Или конвойные.

– Так бы и сказала.

В подвале Чванов провел почти месяц. Выпускали оттуда его только по ночам, чтобы воздухом подышал.

– Так Курносый был прав? Это ты наш побег сдал бурятам? – спросил однажды на ночной прогулке Чванов Василия.

– Ну а кто? Буряты за это мне восемь целковых отвалили, по двугривенному за каждого. Никто из каторжников до леса так и не дошел, всех уложили.

– Неужели из-за восьми рублей ты на себя такой грех взял?

– Нет, конечно, восемь рублей для меня не деньги. Просто после такого крупного побега здесь все дома вверх дном переворачивают. Понятно же, что каторжники у ссыльных будут прятаться. Больше-то негде. А так буряты всех перестреляли. Сам виноват, барчук. У меня твой побег был почти готов. Принял бы «прошку», начался бы у тебя понос. Доктор заподозрил бы холеру, от которой вскоре бы ты и помер.

– Как это?

– Понарошку, конечно. Ну, а я бы подряд у Здухова получил на твои похороны. Прокатили бы тебя в гробу пару верст, ещё бы и могилку помог мне выкопать.

– Черт, прости, я не знал.

– Ахметку я таким макаром и вывез. А об