Его улыбка стала шире и еще ироничнее, пожилые люди не так легко покупаются на комплименты, как молодые дураки.

– Спасибо…

– А то и даст, – добавил я, – новый толчок, как говорил Леонид Ильич, в нужном направлении.

Он усмехнулся, сказал понимающе:

– А в разговоре будете ставить мне всяческие ловушки, верно?.. Хорошо, спрашивайте. Обещаю не хитрить. И хотя вряд ли вы поверите, но мне в самом деле хитрить нечего. А поговорить… Ну, старики поговорить любят.

Я сказал бодро:

– Старики? Старики, по современной терминологии, это люди после восьмидесяти лет. А вам где-то лет пятьдесят?

Он улыбнулся шире.

– Не льстите мне так откровенно, хотя вообще-то любую лесть слушаем с удовольствием. Мне семьдесят и моложе своего возраста не выгляжу.

– Выглядите, – заверил я.

– Да, – сказала натужно и Ингрид, – я бы ни за что не дала вам семьдесят. Так, от силы шестьдесят девять.

Он кивнул, принимая шутку.

– Спасибо. Вы лично из полицейского управления? Прикомандированы к этому товарищу в качестве телохранителя?

Она в замешательстве кивнула, а я сказал торопливо:

– Я не соврал, она в самом деле кандидат наук. По спортивной медицине. Хотя работает в отделе расследования крупных и особо крупных хищений.

Он сдержанно улыбнулся.

– Девушка великолепна, как символ советской эпохи. Да и любой, где крепкая власть. Спортсменка, комсомолка да и просто красавица!.. А что кандидатскую защитила, так вообще великолепно.

Я отмахнулся.

– Да кто теперь не кандидат?.. Сейчас это почти как обязательное среднее образование. К тому же купить диссертацию проще простого. Если бы вы знали, кто ее дядя, вас бы удивило, что она еще не академик!

Она зло сверкнула в мою сторону глазами. Володарский уловил, сдержанно улыбнулся.

– Чаю или кофе? – спросил он. – Все-таки вы с дороги.

– Кофе, – ответил я, – если не слишком затруднит.

– И мне, – сказала Ингрид.

– Хорошо, – ответил он. – А то я сам последние годы только земляничный да чай из шиповника, хотя почему его называют чаем?.. Привыкаем к словам…

Кофейный автомат хоть и старой конструкции, но послушался взмаха его руки и старательно загремел, перемалывая зерна.

Володарский кивнул в его сторону.

– Сорок лет я молол вручную. Были такие мельнички, крутишь ручку, а зубчатые жернова ломают и перетирают зерна в крупный помол, а потом, если требуется, то и в мелкий. На две чашки намелешь, и уже руки устают… Потом появились электрические, такое облегчение!.. Но варить приходилось в джезвах или, как их называли дикари, в турках…

– Я застал то время, – сообщил я. – Мельнички, правда, были уже электрические, но кофе варили в джезвах. У меня кофе постоянно сбегал, а потом приходилось долго оттирать плиту.

Володарский дождался, когда две светло-коричневые струйки оборвутся над пенной поверхностью обеих чашек, умело переставил их на стол, явно гордясь координацией, руки не дрожат, ноги не запинаются.

Ингрид первой подгребла свою чашку, я взял свою, а Володарский сел напротив и поинтересовался с заметным любопытством:

– Так почему решили начать с меня?

Я заметил, он деликатно опустил слова «поиск преступника», избегает ставить нас в неловкое положение, хороший признак, не чувствует себя виноватым, даже заинтересован, у старых людей мало развлечений, а сейчас ему почти весело.

Ингрид бросила в мою сторону косой взгляд, хотя я и не собирался давать ей слово, не тот контингент, здесь не абитуриенты в полицейскую академию.

– Дело в том, – сказал я, – что…

Нового для Ингрид я ничего не сказал, много раз это обсуждали так и этак, но когда вот сейчас выкладывал Володарскому, то сам ощутил, как выграниваю доводы, выстраиваю в логические цепочки, связываю малозначащие моменты в единое целое, и вся картина начинает смотреться законченной и понятной.

Он слушал внимательно, время от времени чуть наклонял голову, то ли соглашаясь, то ли принимая во внимание наши доводы, но это, конечно, не значит, что с ними согласен, смотрит серьезно, при всей кажущейся благодушности достаточно алертен и без чашки его чая из шиповника.

– Интересно, – проговорил он наконец задумчиво. – Интересно… Вообще тема интересная. Согласен, интересная. И когда речь идет о бессмертии, то вы правы, за обладание им человек пойдет на любое злодейство.

Ингрид подобралась, вид у нее теперь такой, что вот-вот прыгнет и повяжет, а наручниками скует руки и ноги.

Володарский взглянул на нее с любопытством, ее чувства написаны на красиво-хищном лице крупными и очень разборчивыми буквами.

– И хорошо подобрали доводы, – сказал он похвальным тоном. – Чувствуется цепкий логический мозг ученого… И даже почти жаль, что все неверно.

Она дернулась, в голосе прозвучало недоверие:

– Неверно? Почему?

– Причем, – сказал он, – не по деталям, а в самой сути. Обидно, да? Потому, следуя по этой дорожке, вы зря потеряете время. Но не буду вам мешать, а то еще чего подумаете.

Я застыл, малость ошалелый, не представляя, в какой это сути мог ошибиться. В деталях, еще могу поверить, хоть и не хочу, но чтоб в самой сути…

Ингрид пригнула голову, глядя на него исподлобья, будто собирается боднуть.

– Что можем подумать? – спросила она быстро.

– Что увиливаю, – ответил он. – Спасаю шкуру. Вам трудно поверить, вижу, но это так. В такое поверить легче.

Она сказала медленно, стараясь держать с ним контакт взглядом:

– Легче чем во что?

Он грустно улыбнулся:

– В то, как все на самом деле.

– Мне поверить трудно, – произнесла она холодновато, – вы правы.

– А вот вашему коллеге, – сказал он с сомнением, – вижу, поверить легче… Он ваш коллега?

– А что, – поинтересовалась она, – похож на приблудившегося? Что делать, с прикомандированными такое случается. А почему он может поверить? Потому что тоже из вашей когорты яйцеголовых?

Он взглянул на меня с улыбкой.

– Он лучше понимает ситуацию. Хоть и не до конца.

Я сказал осторожно:

– В сфере своей компетенции и своего возраста я понимаю, надеюсь, неплохо. Но, конечно, многое ускользает. Это Аристотель мог объять все науки да еще Леонардо, но на Ломоносове такое счастье кончилось. Он последний, кто знал все, да еще и стихи писал!