И, смело ступая по траве босыми ногами, художница повела сестер через луг к очаровательному домику с ползучей розой над входом, причем Эмили, как наверняка и ее сестры, всю дорогу спрашивала себя: да полно, не снится ли ей это, неужели женщина вправду может существовать в этом мире так же независимо, как мужчина? Но это был не сон. Живое доказательство тому, что при удачном стечении обстоятельств каждый и каждая может сам выбирать свою стезю, было у нее перед глазами.

Пока Изабелла наливала в разномастные чашки чай, Энн ходила по комнате от одной незаконченной картины к другой.

– Они и в самом деле удивительные, – с восторгом сказала она, повернув голову. – Я, конечно, не критик, но при одном взгляде на них я чувствую такую радость и такую свободу!

– Ну тогда вы лучший критик на свете, – с улыбкой ответила Изабелла, протягивая Эмили чашку без блюдца.

– А еще, – добавила Энн, – они совсем разные, и по стилю, и по сюжету. Как будто их рисовала не одна художница, а две.

– Верно. Все, кто занимается живописью, знают, что лучший способ научиться рисовать – копировать чужой стиль, а я, хотя уже и самостоятельная художница, очень люблю учиться, вот почему здесь я подражаю художнику по фамилии Лэндсир – возможно, вы о нем слышали?

Но Энн уже не слушала ее – внимание девушки приковала еще одна картина.

– Так скажите мне, Эмили, зачем три такие респектабельные леди, как вы, – да еще и сестры, – проделали весь этот путь в поисках Изабеллы Лукас?

– Из-за вашей знакомой, Элизабет Честер, – ответила Эмили. – Вы учили ее рисовать еще до замужества, тогда ее звали Элизабет Ханичерч.

– Элизабет? – Изабелла выпрямилась на стуле, ее улыбка застыла. – О да, милая Элизабет. Очень славная девушка, и такая живая – даже чересчур живая, как считал ее отец. Я уже давно ее не видела. И писем от нее нет вот уже не один месяц, хотя я ей писала. Конечно, я расстроилась, но потом решила, что она, должно быть, очень занята – ведь у нее теперь муж и ребенок. Но я все же надеюсь, что она еще вернется к нам, как всегда. Вы ведь не хотите сказать, что она… заболела?

– Об этом мы ничего не знаем, – сказала Эмили, оглядывая сестер, которые подошли к ним и сели на стулья, такие же непохожие друг на друга, как и чашки. – Однако мы принесли весть, которая может очень огорчить вас, так что мы заранее просим у вас прощения.

– О нет. – Улыбка окончательно сбежала с лица Изабеллы, которое стало серым, как пепел. – Что теперь случилось с моей Элизабет?

Изабелла Лукас производила впечатление женщины с крепкими нервами, и Эмили решила без утайки пересказать ей все их недавние приключения, начиная с первого визита в Честер Грейндж и заканчивая разговором с Китти на крыльце дома в Хебден Бридж несколько часов назад. Но, хотя Изабель слушала едва ли не с открытым ртом, ничего из их затеи не вышло.

Эмили была уверена, что ключ к этой тайне в руках у Изабеллы Лукас, больше того, оказавшись в Уайколлере, она поняла, что тайника лучше не сыскать во всей Англии, и в ней сразу вспыхнула надежда, что Элизабет может оказаться здесь собственной персоной. Однако слова Изабеллы и ужас, отразившийся на ее лице, были столь непритворны, что Эмили увидела – художница ничего от них не скрывает. Она лишь волнуется и с каждой минутой все сильнее боится за подругу.

– И вот, – закончила свою историю Эмили, – по совету Мэтти мы приехали в Хебден Бридж, чтобы разыскать вас, но застали в доме только Китти, которую уговорили дать нам ваш адрес. Не знаете ли вы, как могло случиться, что письма, адресованные Элизабет и написанные ее рукой, были отправлены ею через день после ее исчезновения?

Эмили протянула разорванный пакет и письмо Изабелле, но та лишь прикрыла рот рукой, в безмолвном ужасе глядя на строки, выведенные рукой подруги.

– Простите, но я так давно не видела ее почерк. – Молча она скрутила свои темные волосы в жгут, который сначала обернула вокруг запястья, потом развернула и сколола на затылке, воткнув вместо шпильки карандаш.

– Я… я не знаю, что вам ответить… – Эмили внимательно следила за тем, как художница нервно кусала нижнюю губу, как тревожно сошлись ее брови и задрожали руки. – Но… когда я еще учила Элизабет рисованию, ее отец очень строго следил за тем, чтобы она соблюдала хорошие манеры, как он это называл, и по его настоянию она каждую неделю писала бабушке с материнской стороны и еще каким-то богатым теткам, которых, судя по количеству писем, у нее было великое множество. Отец надеялся, что они помянут его дочь в завещании. Но Элизабет терпеть не могла им писать, жаловалась, что письма выходят одинаковые, ведь с ней не происходит ничего такого, о чем стоило бы рассказывать. Вот почему она оттягивала исполнение этой обязанности до последнего возможного момента, а потом садилась и строчила письма целыми пачками, ставя на каждом то число, какое следовало. Потом она отдавала их мне, я шла на почту и отправляла их, как положено. Ее отец так никогда и не разгадал ее секрета, зато самой Элизабет придуманная ею хитрость оказалась на руку: каждую неделю, пока все думали, что она пишет письма, она занималась совсем другими делами… хотя к нашей истории это не относится. Может быть, переехав к мужу, она так же писала и домой. Помню, в последнем письме она жаловалась, что дни тянутся, каждый похож на предыдущий, и только дети нарушают однообразие, но их то и дело приходится отдавать гувернантке.

– Но стала бы она писать два одинаковых письма сразу – вам и своей матери? – спросила Эмили. – И зачем ей посылать письма на свое имя из Хебден Бридж?

– Кто знает. – Изабелла растерянно покачала головой. – Элизабет – сложное существо, сила в ней мешается со слабостью, решительность – с уступчивостью. Я, например, помню, как она не любила, чтобы отец, наказывая ее за различные проступки – а это случалось часто, – видел ее слезы. И вообще, она терпеть не могла выказывать слабость. Вместо этого она совершала маленькие акты неповиновения, о которых знала лишь она сама. – Губы Изабеллы едва заметно изогнулись в улыбке. – Мы с ней часто называли друг друга «Разбойник» – это было что-то вроде дружеского прозвища меж нами, мы вообще были скорее как сестры, чем как учительница и ученица. Так что она нередко пересказывала мне те штучки и секретики, которые она вставляла в письма к теткам и о которых не знала ни одна живая душа, кроме нее и, разумеется, меня.

– Или ее мама, – сказала Шарлотта. – Ты помнишь, Энн, миссис Ханичерч рассказывала нам о том, что Элизабет в своих письмах часто упоминала лаванду? Это было скрытое послание, оно означало: «Приди и спаси меня».

– Помню, – ответила Энн. – Бедняжка Элизабет – но разве вам, своей подруге и наперснице, она не рассказала всю правду о своем браке? Фредерик Уолтерс сообщил нам, что вы и она были очень близки.

– Вы говорили с Фредди? – изумилась Изабелла. – Ну тогда вы и впрямь очень, очень хорошие детективы. Полагаю, он описал вам ту странную ситуацию, в которую его поставил мистер Ханичерч?

– О да, и мы, признаться, ничего не поняли, – кивнула Эмили, – кроме того, что слух об одном романе был, вероятно, предпочтительнее слухов о другом.