Он (буду называть его просто «он», поскольку писать каждый раз Константин Константинополь Констонтонипель Десятьдевятьвосемьсемьшестьпятьчетыретриодин было бы слишком долго):

— Привет, Синий Медведь!

Я (со вздохом):

— Привет… э-эхм… Константин Константинополь Констонтонипель Десятьдевятьвосемьсемьшестьпятьчетыретри… один! (Фу-у-у!)

Он:

— Чудесная погодка, правда, Синий Медведь?

Я:

— Да, погодка что надо… (тяжелый вздох!) Константин Константинополь Констонтонипель Десятьдевятьвосемьсемьшестьпятьчетыретри… один! (Уф-ф!)

Он:

— А скажи, вчера ведь была не такая чудесная погода. Да, Синий Медведь?

Я:

— Да, вчера погода была далеко не такая чудесная, (очень быстро) Константинконстантинопольконстонтонипельдесятьдевятьвосемьсемьшестьпятьчетыретриодин, совсем не такая!

Он (радостно):

— Ну ладно, еще увидимся, Синий Медведь!

Я (облегченно, потому не достаточно бдительно):

— Ага, бывай, Константин Константинополь Констонтонипель ДесятьдевятьвосемьсемьшестьпятьчетыретриДВАодин… О-о-ох!

Он (демонстративно обиженно, воздев руки к небу):

— За что ты меня так обижаешь, еще никто никогда не наносил мне такого!..

И так далее и тому подобное.

Последующие три дня я занимался тем, что посыпал себе голову песком и во всю глотку орал его имя, которое уже не буду здесь больше писать.

К счастью, вскоре в голову мне пришла идея, как впредь избегать подобных мучительных ситуаций. Однажды вечером у костра я вышел вперед и торжественно объявил всем, что решил присвоить себе новое имя. Как новоявленный чудич, я уже давно должен был это сделать, просто не сразу сообразил. Теперь все должны называть меня Тиливианипири Кенгклепперкенгкерен Тайдиопертартара Кеек Каак Коек Ку Синий Медведь Стотридцатьчетыретысячисемьсотвосемьдесятдевятый Халифвизирфурункель. Это было самое длинное имя, какое когда-либо давал себе чудич. С тех пор в пустыне воцарился покой. Никто больше не решался со мной заговорить. Мне даже чуточку не хватало общения.

Спустя месяцы бесплодных скитаний в пустыне — выписывания вместе с караваном в условиях невыносимого зноя затейливых, совершенно бессмысленных траекторий: кругов, спиралей или зигзагов — чудичи постепенно стали действовать мне на нервы. Эти их вечные крики: «Чудно́!», постоянная нерешительность, монотонная музыка по вечерам да к тому же еще однообразная кухня (одни чудны́е грибы) совершенно мне опротивели.

Я всегда считал себя созданием в высшей степени дружелюбным и миролюбивым, но должен признать, жизнь в караване протекала настолько раздражительно гармонично, что меня порой так и подмывало прицепиться к кому-нибудь и устроить настоящий скандал. Однообразные россказни о чудесах Анагром Атаф (кроме этого обсуждались лишь качество песка, сила ветра и рецепты блюд из чудны́х грибов), густой липкий воздух, вечное спотыкание камедара и противные сахарные мухи, которые постоянно лезли в глаза, пытаясь высосать из меня последнюю жидкость, — все это довело бы любого, да и мне уже впору было броситься сломя голову в пустыню и проглотить первый попавшийся кактус. Но я упорно терпел, послушно семеня вслед за странной процессией, держащей путь в никуда.

Сахароплав. Как-то раз — мы уже полдня находились в пути, и даже самые стойкие чудичи начали выказывать признаки усталости — я вдруг обратил внимание, что песок будто бы стал более липким, чем обычно. С каждым шагом становилось все труднее и труднее отрывать от него подошвы. Мы словно шагали по стеклянной поверхности с резиновыми присосками на ногах.

Чудичи это тоже заметили.

— Сахароплав! Сахароплав! — прокатилось по каравану.

Из «Лексикона подлежащих объяснению чудес, тайн и феноменов Замонии и ее окрестностей», составленного профессором Абдулом Филинчиком

САХАРОПЛАВ. Тростниковый сахар плавится при температуре 160° C, превращаясь затем при охлаждении в гигроскопичную аморфную массу, которая может со временем кристаллизоваться. В результате длительного нагревания тростникового сахара при температуре близкой к 160° C он превращается во фруктовый или в виноградный сахар, а при температуре 190° C — в коричневую горькую карамель. Летом в центральных областях Сладкой пустыни температура воздуха может достигать 200° C, особенно если этому способствует отсутствие перемещения воздушных масс. Поэтому в местах с преобладающими плоскими ландшафтами (долины, высохшие озера) это может привести к явлению, называемому «сахароплавом». Песок пустыни на площади в несколько квадратных километров плавится, превращаясь в сахарный сироп, который потом, при остывании, снова затвердевает.

Сахароплав представляет собой опасность не только для змей и скорпионов, которые как раз предпочитают центральные области пустыни, но и для легкомысленных путешественников, которые по неопытности случайно могут оказаться в центре расплавленного сахарного песка. Клейкая масса сначала бессовестно хватает за пятки, потом постепенно начинает засасывать несчастную беззащитную жертву все глубже и глубже, пока та не погрузится в него целиком и не застынет там, как доисторическое насекомое в янтаре. Или же, что еще хуже, сахар застынет прежде, чем путешественник погрузится в него с головой, так что бедолага, частично замурованный, остается стоять подобно статуе посреди пустыни, пока не встретит там мучительную смерть.

И верно, мы вышли на абсолютно ровную, похожую на сковороду поверхность и находились теперь как раз в ее центре. Километрах в двух впереди возвышалась небольшая сахарная гора — вот туда-то нам и нужно было попасть как можно скорее. Я пришпорил своего камедара, и мы понеслись что есть духу, насколько, конечно, позволял быстро размягчающийся песок, в сопровождении всего остального племени в сторону горы.

Сахароплав между тем набирал силу: поверхность пустыни покрылась большими булькающими пузырями, тут и там образовались небольшие лужицы расплавленной карамели, и камедары, то и дело попадая в них ногами, останавливались, так что потом едва удавалось сдвинуть их с места, а то и вовсе, не удержав равновесия, всей тушей валились на землю. В таких случаях нам не оставалось ничего другого, как, оставив бедное животное вместе с поклажей, поскорее убираться самим подобру-поздорову подальше от жуткого места.

Когда до цели оставалось уже каких-то полкилометра, мой камедар вдруг увяз в липкой луже. Пришлось спешиться и, бросив беднягу, уносить ноги, пока не поздно. Кое-как балансируя по мягкому песку, я понесся к горе. Это походило на настоящий кошмар: с каждым шагом становилось все труднее и труднее отрывать ноги от горячих цепких лап, которыми сладкий сироп ловил меня и упорно тянул к себе на верную смерть.