А я пытаюсь понять, кто этот мужчина.

Во всех смыслах, начиная с самых неприглядных.

Алексей Дмитриевич Макаров.

Он неприлично богат.

Влиятелен.

Эмоционально скован.

Он построил бизнес на том, что разрывал чужой на куски.

Как хищник.

У него должен быть нулевой порог сочувствия. Такие люди быстро и четко переключают тумблер между “свой-чужой”. И чужих они не жалеют. Никаких сантиментов, только бизнес.

А что для своих?

У него вообще есть свои?

Я вспоминаю, что он сам выбрал в жены Полину. Еще до знакомства со мной. Именно с этого начался его крен, он впустил в свой ближний круг опасного человека и дальше пошла цепная реакция из невзгод. Макаров говорил мне, что не умеет выбирать женщин. Тут он прав. Но дело не только в женщинах, он не умеет выбирать “своих”. Он знает, как построить команду, как заставить ее работать и отдавать сумасшедшую прибыль, как запугать и придавить авторитетом, но в личных отношениях действуют другие правила.

Он не знает их.

Не чувствует.

Мы нормально общались, когда между нами был договор. Но все рухнуло ровно в тот момент, когда я разорвала контракт. Я перестала быть договорной невестой и столкнулась с тем, что Макаров не знает, как себя вести с живым человеком. Как договариваться с ним, а не ставить перед фактом. Будь я и дальше его подчиненной, я бы проглотила его план с женитьбой на Полине и отъездом в Корею. Все было бы “отлично”, никаких скандалов и истерик. Только послушное — “да, босс”.

Он понимает это?

А я понимаю?

Куда я лезу…

Мне под силу справиться с таким мужчиной?

Это вообще кому-то под силу?

Его чертова харизма как знак “стоп!” и магнит одновременно.

— Ты так смотришь, — Макаров замечает мой взгляд. — Словно я у тебя на приеме.

— Помнишь, я как-то спрашивала тебя о семье? Ты тогда ушел от ответа.

Макаров откидывается на спинку кресла.

— Помню. Я сглупил и рассказал о приятеле из мажорской семьи, и ты сразу уцепилась за то, из какой семьи я сам.

— Так из какой? Или опять уйдешь от ответа?

Он щурит глаза. Усмешка трогает его рельефные губы, он сперва отвечает мне одними глазами, а потом все-таки начинает говорить.

— Хорошо, — Алексей кивает и отставляет бокал подальше, как будто готовится к серьезному разговору или просто-напросто тянет время, подбирая слова, решаясь на непривычный разговор. — Отца у меня не было, я ничего не знаю о нем.

— И не искал?

— Не возникало желания, — Макаров пожимает плечами. — Меня воспитала мать, мне всегда было этого достаточно.

— Как ее зовут?

— Ты же знаешь, тебя готовили…

— Меня готовили рассказывать легенду, — я тоже откидываюсь на спинку стула, не разрывая зрительного контакта с ним. — Может, там все неправда. Даже имя твоей мамы. В сети можно найти всего одну ее фотографию.

— Она не любит публичность. Но имя настоящее. Валентина Викторовна, — добавляет Макаров.

— Расскажи о ней.

— Черт, — Алексей запрокидывает голову и недолго смотрит в потолок. — Ты правда решила устроить мне сеанс?

— Я хочу узнать тебя. Я могу начать первой и рассказать о своей маме, она учитель русского языка и литературы. Она добрая, но очень строгая и мнительная, большинство наших последних разговоров сводится к переживаниям за мое будущее. Мне двадцать семь, а детей и мужа нет, для нее — это большая проблема. Она тоже вырастила меня одна. Мы раньше жили в Подмосковье, но переехали, когда мне было одиннадцать.

— Мы тоже переезжали. Много. Мама работала в загородных домах богатых людей. Сначала у одной семьи, потом у другой.

— А где вы жили?

— В домиках для прислуги.

Макаров ведет плечами. Мимолетный жест выдает, что за этой фразой стоят не самые лучшие воспоминания. Но Алексей быстро гасит честную реакцию, надевает расслабленную маску и не торопится заполнить повисшую паузу.

— А та машина, которую ты угнал, — я вспоминаю историю, которую он как-то рассказал мне. — Она точно принадлежала твоему приятелю? Или хозяйскому сыну?

— Нельзя быть такой проницательной.

— Значит второе, — я киваю. — Ты угнал или скорее взял покататься машину у золотого паренька, на отца которого работала твоя мама.

— Хотел впечатлить одну девчонку. Подумал, что никто не заметит.

— И тебя едва не посадили.

Макаров говорил, что был под следствием.

— Маме пришлось ползать в ногах.

В его голосе что-то рвется. А разлом тут же сковывает льдами.

— Она вытащила тебя, — мне самой становится труднее говорить. — И ты сделал все, чтобы это никогда не повторилось. Твоя мама теперь купается в деньгах, а в твоем гараже больше машин, чем в том, хозяйском.

— Деньги — это сила. Власть. Защита. Все это знают.

— Да. А еще это каток.

В его глазах зажигаются новые искры. Радужка становится почти черной.

— Ты боишься меня?

— Судя по всему, — я оглядываю комнату, в которой нахожусь с ним наедине, — нет. Но я импульсивна и часто совершаю ошибки.

— Ты живая. В тебе нет просчета.

— Как в Полине?

— Она была ошибкой. От и до, — отрезает Макаров. — Как и корейский контракт.

— Ты потерял его?

— Это перестало быть проблемой, когда я понял, что теряю тебя.

— Ты заплатил мне щедрую компенсацию, — я увожу взгляд, потому что его неожиданные слова отдаются глубоко в душе.

— Как босс, я чист, — соглашается Алексей. — Но я не хочу быть твоим боссом.

Моя вилка задевает тарелку, раздается тонкий звенящий звук. А потом легонько скрипят ножки стула. Алексей отодвигается от стола и встает.

— Знаешь, что я сейчас вспомнил?

Он останавливается рядом со мной, но через мгновение опускается вниз. Его широкая ладонь ложится рядом, из-за чего моя ладонь кажется маленькой и хрупкой. А еще я непроизвольно представляю, как он потянется дальше и сожмет мои пальцы.

Обнимет их, согрев.

— Я выкупил тот дом, из гаража которого по юности угнал машину.

— Только не говори, что отца того паренька ты тоже разорил.

— Мать не позволила. Она как-то узнала или почувствовала и сказала “нет”.

Оу.

Значит “нет” для него все-таки существует.

И прислушиваться к чужим словам он умеет, надавливая на собственное горло.