Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я пока не буду ни с кем. Это слишком… Слишком много. Мне надо разобраться в себе. В своих чувствах; в том, чего я хочу. Мне необходимо побыть одной. Понимаешь?
– Понимаю… – Слово еле выкарабкалось из уст Кевина. Какой жуткий страх…
– Я действительно люблю тебя. – Она убеждает его в этом, словно он сомневался. Невыносимо!
– Я знаю, – слабо отозвался Кевин. Он не находил, что сказать. Новый мир, обвалившись на него, насмерть придавил способность Кевина размышлять.
Рамона посмотрела в его лицо, кивнула.
– Ты должен знать, – твердо произнесла она. Затем, помолчав секунду, добавила: – Я пойду домой. Увидимся на площадке или на раскопках – в общем, где-нибудь. Не беспокойся.
Он отрывисто, коротко засмеялся:
– «Не беспокойся»!
– Пожалуйста.
Кевин замолчал и глубоко вздохнул.
– Ох, Рамона… – Голос не слушался, горло сжимал спазм. – Я ничего не могу с собой поделать, – выдавил Кевин.
Она вздохнула.
– Мне жаль. Но нужно немного времени! – Последние слова она почти выкрикнула, быстро клюнула Кевина в губы и метнулась через темный двор за ворота.
* * *
Потянулись долгие дни. Никогда раньше Кевин не испытывал такого душевного напряжения; это шло вразрез со всем его характером. Временами он ловил себя на желании, чтобы Рамона с Альфредо никогда не порывали и он бы не видел, что Рамона свободна, и не летал с ней на планере, не гулял ночью по холмам, не был в ее доме, в ее постели… Чтобы не было ничего. Лучше бы он оставался таким, как раньше, удовлетворенный самим собой, своей жизнью. Жить, когда твое счастье, свобода действий зависят от кого-то другого, он не хотел.
Через два или три дня Кевин узнал, что Рамона уехала в Сан-Диего погостить у друзей. Она оставила короткую записку на компьютере у себя дома. В школе ее подменяла Джоди; она полагала, что это – на неделю. «Дьявол, – думал Кевин, читая записку. – Почему она мне не сказала? Зачем так поступила? Она решила!.. Всю мою жизнь подвесила на крючок…»
И все же существовать, зная, что ее нет в городе, стало как-то легче. Он не мог видеться с нею, и не надо было заставлять себя не искать встреч. Альфредо тоже не мог к ней приходить. Теперь было не так трудно делать вид, что все нормально, и жить своей повседневной жизнью.
В частности, к этой повседневной жизни относилось и очередное заседание Совета. У дверей висела повестка дня. Все как обычно: отчет о расходах на противопожарное оборудование, судьба старых дубов у Проспекта и в Фэрхевене, проблема енотов на ручье Сантьяго-Крик, разрешение на открытие магазина. И так далее.
Альфредо вел заседание со своей обычной сноровкой, но без самодовольных шуточек и прочего. Кевину он показался витающим где-то не здесь, лицо имело болезненное выражение. Альфредо ни разу прямо не посмотрел на Кевина, а обращался к нему, постукивая карандашом по столу и глядя в свои бумаги. Кевин, в свою очередь, старался выглядеть спокойным, насколько возможно, даже слегка шутил. Но давалось это ему с изрядной натугой; в действительности он чувствовал себя так же нервозно, как, похоже, и Альфредо.
Кевин думал: а сколько народу на заседании знает о происшедшем? Многим в городе было известно о его сближении с Рамоной. Например, Оскару. Вон его луноподобная бесстрастная физиономия парит над столиком в стороне. Нет, Оскар не будет болтать с людьми об этом. Так же и Хэнк, и Том, и Надежда. Джоди? Или Габриэла, или Майк? Достаточно просочиться одному лишь слову, и слух облетит весь город. Эль-Модена живет подобной болтовней. Кто из публики пришел сегодня поглазеть, как Кевин и Альфредо будут кусать друг друга? Ох… Неудивительно, что Альфредо так настороженно выглядит. Ладно. Плевать. Не стоит об этом беспокоиться; повестка дня по ведомству слухов и без того полна.
Кевин вспомнил, как Том говорил ему: «Каждый вопрос на заседании отныне необходимо рассматривать в связи с аферой по изменению зонирования, потому что ты – один из семи членов Совета, и эффективность твоих выступлений зависит от рабочих взаимоотношений с остальными шестью заседателями. Кто-то будет оппонентом, что бы ты ни делал, но другие занимают нейтральную позицию. Они пока не решили, с кем идти. Вот этих и надо обрабатывать. Необходимо проявлять внимание к вещам, которые их более всего волнуют. Это известный прием. В ненавязчивой манере поддерживать их замечания, подкреплять сказанное ими, задавать вопросы, которые продемонстрировали бы окружающим высокую компетентность выступающего. Действуй таким образом. Но – очень и очень тонко. И постоянно. Надо шевелить мозгами, Кевин. Дипломатия – тяжелый труд». И вот сейчас Кевин прихлебывал разнесенный кофе и трудился. Хироко Вашингтон с явным нетерпением опрашивала тех, кто требовал, чтобы енотов с ручья Сантьяго-Крик оставили в покое.
– А вы сами где живете? – задавала она вопросы. – У вас там есть дети?
Джерри Гейгер, кажется, тоже был погружен в енотовую проблему. Сомнительно, чтобы поддакивание Гейгеру смогло как-то воздействовать на его мнение по следующим вопросам повестки; памяти у Джерри хватало лишь на один пункт повестки. Но сейчас на мушке сидели сразу два зайца – Джерри и Хироко.
– У нас есть данные по численности енотов? – спросил Кевин у представителя отдела рыболовства и охоты.
– Только старые.
– А по старым вы можете сказать что-то определенное?
– Ну…
– Скажите, не превышала ли уже тогда популяция максимальную цифру, после которой рост численности приводит к вредным последствиям?
– Да, без сомнения.
– Скорее всего, и сейчас мы близки к этому числу. Стало быть, отстрел некоторого количества енотов пойдет им на пользу?
– Совершенно верно.
– А сколько времени займет работа по подсчету популяции?
И так далее. Раз или два Кевин замечал, что Хироко энергично кивает – это ведь она предлагала провести новый подсчет пушистых хвостов на берегах Сантьяго-Крик. Джерри вторил ей.
Отлично. Дипломатия в действии. Рука руку моет. Кевин поджал губы, чувствуя себя жутким циником. Да, дипломатия цинична. Он начал понимать это.
Затем пришел черед магазинчика мелочей. Кевин порастерял концентрацию; дело казалось ему примитивным. Бог ты мой, и это называется исполнять гражданские обязанности в системе демократии? На что Кевин тратит вечера своей единственной, неповторимой жизни? Все остальные мировые проблемы уже утрясены, осталось лишь спорить о том, разрешать или нет строительство мелочной лавки!..
Так для Кевина и шло время заседания. Напряженное внимание перемежалось дремотной расслабленностью.
* * *
До чего же медленно течет время! Часы тянутся, словно дни. Кевин спал тревожно, ночи казались нестерпимо долгими. Какая огромная часть жизни теряется впустую. Лежишь, как коматозный больной. Временами, не в силах уснуть, он ненавидел само слово – сон; ненавидел это природное приспособление, данное организму, чтобы пополнить силы для следующего дня.