Здесь, как видно в строке 5.3, Иларио использует ту же конструкцию отрицательного «собачьего императива», которую использовал Вентура. Однако в этом случае эта фраза и вся серия высказываний, в которую она включена, переплетены с серьезной нелингвистической и несимволической попыткой коммуникации с собакой. Отрицательный собачий императив – «оно не будет кусать» – позволяет обратиться к собаке таким образом, чтобы, пребывая под воздействием галлюциногенов, она могла понимать, но не отвечать, тогда как реконструкция акта укуса Ванессы представляет другую форму отрицательного собачьего императива, однако не в символическом регистре, а в индексальном, что решает другую важную задачу: как сказать «не надо» без языка.

В отношении этой проблемы Бейтсон отметил интересную особенность общения, присутствующую у многих млекопитающих, включая собак. В их игре есть своего рода парадокс. Например, когда собаки играют вместе, то ведут себя так, будто дерутся. Они кусают друг друга, но не больно. Бейтсон (2000e: 180) писал: «Игривый прикус означает укус, но не означает того, что означал бы укус». Здесь действует любопытная логика. По мнению Бейтсона, животные словно говорят: «Действия, в которых мы сейчас участвуем, не означают того, что означали бы действия, которые они обозначают» (180). С семиотической точки зрения (здесь я продолжаю мысль Дикона [Deacon, 1997: 403–405]) в символическом регистре передать отрицание относительно просто, но в индексальных коммуникативных модальностях, типичных для нечеловеческой коммуникации, куда сложнее. Как сказать собаке, чтобы та не кусала, когда единственные доступные надежные способы коммуникации – это подобие и ассоциации? Как отрицать сходство или ассоциативное отношение, не выходя за рамки исключительно иконических или индексальных форм референции? Сказать «не надо» с помощью символов легко. Благодаря своей оторванности от индексальных и иконических цепочек семиотических ассоциаций символическая сфера без труда позволяет делать такие метаутверждения. Другими словами, посредством символических модальностей можно сравнительно легко отрицать утверждение на «более высоком» уровне интерпретации. Однако как сказать «не надо» индексальным способом? Единственный способ сделать так – воссоздать «индексальный» знак, но на этот раз без его индексального эффекта. Единственный способ передать с помощью индекса прагматический отрицательный собачий императив «не кусай» (или, в его межвидовой почтительной форме у руна, «оно не будет кусать») – это воссоздать акт укуса таким образом, чтобы отделить его от обычных индексальных ассоциаций. Играющая собака прикусывает. Такой «прикус» – индекс настоящего укуса, но действует он необычно. И хотя он индексальным образом репрезентирует настоящий укус и его настоящие последствия, он также вызывает разрыв в транзитивной индексальной цепи. Из-за отсутствия укуса возникает новое реляционное пространство, которое мы можем назвать «игрой». Прикус – индекс укуса, но не того, индексом чего является сам укус. Воссоздавая нападение на мою сестру, Иларио и Лусио пытались проникнуть в собачью логику игры, ограниченную формальными свойствами индексальной референции. Они заставили собаку укусить Ванессу снова, но в этот раз пасть животного была завязана. С их стороны это было попыткой разорвать индексальную связь между укусом и его последствиями и таким образом сказать собаке «не кусать» с помощью идиомы из межвидового пиджина, который в тот момент вышел далеко за пределы языка.

До конца не ясно, могут ли животные понимать человеческую речь, а если да, то в какой мере. Если бы собаки легко понимали людей, не было бы необходимости давать им галлюциногены. Я хочу сказать, что межвидовые пиджины действительно представляют собой перекресток [middle grounds] (в узком смысле слова: White, 1991; см. также Conklin and Graham, 1995). Мало представлять, как животные говорят, или приписывать им человеческую речь. Мы также вынуждены учитывать ограничения, накладываемые определенными свойствами семиотических модальностей, которые животные используют для общения друг с другом. Независимо от своего успеха эта попытка показывает восприимчивость людей Авилы к формальным ограничениям (см. Deacon, 2003) несимволической семиотической модальности.

ГОЛОВОЛОМКА

Я ненадолго вернусь к наставлению не отводить взгляд от ягуара, обсуждение которого было во введении и продолжено в предыдущей главе. Смотря на ягуара в ответ, человек становится в глазах животного равным ему хищником – «ты». Отводя взгляд в сторону, он рискует быть увиденным добычей, в скором времени мертвым мясом, «оно». В этом нелингвистическом обмене взглядами статус сообщается через видовые границы с помощью прямых или косвенных способов нелингвистической коммуникации. Это также характеризует зону, в которой действуют собачьи императивы. Следовательно, по мнению жителей Авилы, между ягуарами и людьми существует своего рода паритет. Они могут принять взгляд друг друга в межвидовом и вместе с тем отчасти интерсубъективном пространстве. По этой причине некоторые люди считают, что если они съедят много жгучего перца, то смогут дать отпор встреченным в лесу ягуарам, потому как глаза хищника будут выжжены при зрительном контакте. Напротив, зрительный контакт с существами более высоких уровней считается непомерно опасным. Например, стоит избегать такого контакта с бродящими по лесу демонами (супаигуна). Взгляд на них влечет за собой смерть; принимая их взгляды, человек входит в их царство неживых[139].

В Авиле эта иерархия перспектив находит отражение в способах коммуникации. Буквальная коммуникация происходит, когда одно существо может проникнуть в субъективную точку зрения другого. «Высшие» существа могут легко занять точку зрения низших, о чем свидетельствует тот факт, что люди могут понимать «разговор» собак или что духи могут слышать мольбы людей. Однако «те, что ниже» способны видеть мир с перспективы высших существ только с помощью особых средств коммуникации, таких как галлюциногены, которые делают возможным контакт между душами существ из разных сфер. Без специальных средств коммуникации, например галлюциногенов, нижние существа понимают высших только посредством метафоры, то есть благодаря идиоме, определяющей одновременно и связь, и различие.

Теперь мы можем обратиться к головоломке, с которой я начал эту главу: если метафора так важна в сновидениях руна и других ситуациях, в которых распознаются различия между видами существ, почему руна интерпретируют сны своих собак буквально?

В своем метафорическом сне люди осознают разрыв между собственным восприятием мира и его восприятием хозяевами животных. Посредством сновидений они могут увидеть лес в действительности – как домашние сады и поля, принадлежащие главным хозяевам животных. Этот образ, однако, всегда накладывается на тот, каким люди видят его бодрствуя – природным. Люди в Авиле интерпретируют сны собак буквально потому, что благодаря своему привилегированному статусу, которым они обладают в отношении собак, они способны непосредственно видеть проявления того, как души их собак переживают события. Напротив, в отношении онирических перемещений их собственных душ, которые включают взаимодействия с господствующими существами и находящимися под их контролем животными, у людей, как правило, такой привилегированной перспективы нет. Именно поэтому в их сновидениях проявляется метафорический разрыв.