Отношения между любовницами-духами и мужчинами руна очень напоминают отношения между руна и их собаками. Люди поучают собак, обращаясь к ним в третьем лице, и связывают их пасть, чтобы не дать им ответить. Любовница-дух не позволяет мужчине из руна обращаться к ней по имени по схожим причинам. Ее имя могут произносить лишь другие существа из царства духа-хозяина и ни в коем случае не в присутствии ее любовника-человека. «Никто не спрашивает их имен», – сказал мне один из мужчин. Вместо этого мужчинам позволено обращаться к любовницам-духам, используя только звание señora. В Авиле этим испанским словом обозначают белых женщин и обращаются к ним независимо от их семейного положения. Запрещая мужчинам-руна обращаться к ним напрямую, дочери хозяев животных защищают свою привилегированную позицию в качестве духов и в некотором смысле в качестве белых. Это аналогично тому, как люди общаются со своими собаками, чтобы сохранить свое особое положение в качестве человеческих существ[137]. Таким образом, на всех уровнях цель состоит в том, чтобы иметь возможность общаться через границы, которые разделяют виды, не нарушая их постоянства.

МЕЖВИДОВАЯ РЕЧЬ

Люди используют косвенные формы коммуникации, например собачьи императивы, чтобы затормозить процессы, угрожающие стереть различия между разными видами существ. Однако язык, который они используют в общении со своими собаками, также и является воплощением этого процесса. Поэтому я окрестил его «межвидовым пиджином». Подобно пиджину, ему присуща редуцированная грамматическая структура. В нем почти нет грамматических флексий и придаточных предложений, а формирование личных форм упрощено. Более того, пиджины часто возникают в ситуациях колониального влияния. Учитывая переплетение отношений собаки и человека с отношениями руна и белых, эта колониальная коннотация кажется особенно уместной.

Подобно сочетанию речи и пыхтения у крестного отца Хуанику в теле ягуара-оборотня (см. Главу 3), разговор руна с собаками имеет признаки межвидового пиджина, поскольку включает элементы коммуникативных модальностей как человеческой, так и животной сферы. Используя грамматику, синтаксис и лексикон кечуа, этот «пиджин» демонстрирует элементы человеческого языка. Вместе с тем он также принимает элементы существовавшей ранее межвидовой собачье-человеческой идиомы. Например, тью тью (строка 1.1) используется исключительно для того, чтобы подталкивать собаку к преследованию дичи, но только не в человеческой речи (разве что в цитате). В соответствии со своим паралингвистическим характером, тью тью в этом случае не изменяется (см. Главу 1). Этот межвидовой пиджин также включает элементы изречений собак. Например, хуа хуа (строка 1.4) заимствована из собачьего лексикона. Руна включают его в свои высказывания только посредством цитаты. То есть сами по себе они никогда не будут лаять. Хуа хуа не склоняется и потому не полностью встраивается в человеческую грамматику. И тью тью, и хуа хуа включают удвоение, иконическое повторение звука. Это также важная семиотическая техника, при помощи которой руна пытаются проникнуть в нечеловеческие и несимволические способы референции[138].

Межвидовой руно-собачий пиджин также напоминает «мамин язык» – отличительную форму языка, которую, как считается, опекуны используют в общении с детьми. Этот пиджин характеризуется грамматическими упрощениями и адресуется субъектам, не в полной мере владеющим языком. Таким образом, ему также присуща колониальная коннотация. Как мы знаем, во многих колониальных и постколониальных контекстах, примером которых является Авила, отношения между коренным населением и колонистами напоминают иерархию между детьми и взрослыми. Я приведу один пример из Авилы. Инженер из Министерства сельского хозяйства (Ministerio de Agricultura y Ganadería) посетил Авилу вместе с женой и детьми, чтобы присвоить деревне правовой статус «индивидуальности» (персонерúа хурúдика), признанной государством коренной общины (комуна). Некоторые люди рассказали мне, что он приехал, чтобы «поучать их». В своем рассказе они использовали глагол камачина, которым также описывают то, как взрослые «поучают» своих детей и собак. В свою очередь, в разговоре со мной инженер отозвался о жителях Авилы, независимо от их возраста, как о лос хóвенес (молодежь, дети). Он и его жена, которая, кстати, оказалась школьной учительницей, считали своим гражданским долгом превратить руна из Авилы в истинных (т. е. зрелых, взрослых) граждан Эквадора. Они настояли на проведении ежегодного общинного собрания с национальным гимном и посвятили значительную часть длительной встречи чтению и объяснению фрагментов конституции Эквадора, деликатно знакомя жителей деревни с утвержденными правительством основополагающими принципами демократического избрания лидеров общины. С такими титулами, как президент, вице-президент, казначей и секретарь, эти лидеры в идеале одновременно воспроизводили бы бюрократический аппарат государства в микрокосме общины и служили бы связующим звеном между деревней и государством. Как я выясняю в заключительной главе этой книги, контуры самости в Авиле – продукт отношений между людьми и нечеловеческими существами, равно как и таких личных (и часто патерналистских) встреч, благодаря которым национальное государство проявляется в их жизни.

ОГРАНИЧЕНИЯ ФОРМЫ

Межвидовой человеко-собачий пиджин, как и «мамин язык», направлен на существ с сомнительными лингвистическими способностями. И хотя люди в Авиле прикладывают значительные усилия, чтобы их собаки понимали речь человека, их общение со своими собаками должно также соответствовать потребностям существ, которые в обычных условиях не могут понять человеческую речь, обладающую ярко выраженным символическим способом референции. Моя двоюродная сестра Ванесса, сопровождавшая меня в неприятной автобусной поездке через Анды в Ориенте (см. Главу 1), наконец приехала ко мне в Авилу. Однако вскоре по прибытии в дом Иларио, к несчастью, ее укусила за голень молодая собака. На следующий день эта собака, сама вновь прибывшая (ее недавно привез один из сыновей Иларио с другого берега реки Суно, где он работает в поле у колонистов), укусила Ванессу снова. Семью Иларио встревожило такое поведение: на карту поставлена «человечность» собаки, а заодно и ее хозяев, – и Иларио и его другой сын, Лусио, дали собаке галлюциногенную смесь цита и начали «поучать» ее почти так же, как Вентура поучал Пунтеро. Однако в этом случае они расположили надежно завязанную пасть собаки, находившейся под действием наркотиков, у того самого места, где днем ранее она укусила Ванессу. При этом Иларио сказал: