Прежде чем рассказать о впечатлении, которое оставил в моей памяти Хаджи Мамсуров, необходимо кое-что пояснить. Почти все мое детство прошло на нелегальном положении. Когда мне было два с половиной года, моя мать, Е. А. Паршина, работавшая в Управлении внешней контрразведки КГБ, под чужим именем выехала со мной на руках за границу. Годам к шести я уже знал, что у меня ненастоящее имя, а настоящее мне было неизвестно. Знал, что ни в коем случае на улице нельзя узнавать людей, которые у нас изредка появлялись. Знал, что о чем-то нельзя говорить, но плохо представлял, о чем именно, поэтому часто поглядывал на мать и по малейшему изменению выражения ее лица быстро перестраивался. С девяти лет я остался один в Советском Союзе, был в разных специальных интернатах, и тогда тоже нельзя было вспоминать уже свое прежнее имя, в каких странах я бывал и где работает моя мать. Когда она вернулась, занималась радиоделом, фотосъемкой, вождением машины и прочими полезными в жизни разведчика мелочами. К тому времени я уже на расстоянии безошибочно узнавал ее коллег, даже тех, которых раньше никогда не видел. О работниках внутренней контрразведки и безопасности я не говорю — их значительные лица и самоуверенная осанка видны за версту и непрофессионалам, а вот разведчика или контрразведчика внешней службы узнать, конечно, невозможно. Невозможно, но я узнавал, хотя никогда не задумывался над тем, как именно. Сейчас я, кажется, это понимаю. Все они разные: молодые и старые, полные и худые, хмурые и балагуры, шустрые и мямли, добрые и жесткие. Но у всех у них есть одна общая черта — в любую секунду они готовы ко всему, играют ли в шахматы, наливают ли стакан воды, глазеют ли на сцену театра или протягивают мне конфетку. Заметить это нельзя. Это можно только почувствовать.

Так вот, Мамсуров, которого я впервые увидел в 50-х годах, будучи школьником, был единственным из знакомых мне разведчиков, у которого этой черты не было. Может быть, потому, что он был профессиональным, но «не настоящим» (в смысле — не находящимся на нелегальном положении) разведчиком. Типичный пример таковых — дипломаты. Мамсуров был чрезвычайно сердечным, очень веселым человеком с такой заразительной улыбкой, что невозможно было себе представить, чтоб он мог замышлять нечто коварное.

На должности старшего советника по разведке в конце июля 1937 года Мамсурова сменил талантливый советский разведчик Христофор Интович Салнынь (он же «Гришка», он же Завадский, он же «Тайга», он же Виктор Хугос, он же Григри и т. д.), на порядок превосходивший известных Абеля, Зорге, Маневича. Еще до 1917 года у него большой стаж нелегальной работы в Прибалтике, затем в странах Западной Европы и США, откуда он занимался тайной поставкой оружия для большевиков. В 1917 году он вернулся в Россию и был направлен ВЧК на нелегальную работу за границу в среду белоэмигрантов. С 1920 года — служба в советской военной разведке. В 1921–1922 годах он на нелегальной работе в дальневосточном тылу белых. С 1922 по 1925 — резидент советской разведки в Китае. 1925–1927 — советник по разведке в вооруженных силах Китайского революционного правительства, в штабе армии маршала Фын-Юйсяна. После победы Чан-Кайши в 1927 году переходит на нелегальное положение. С 1929 года на нелегальной работе в Западной и Средней Европе. Затем — начальник разведки Особой Дальневосточной армии, заместитель начальника отдела Разведуправления Генштаба РККА. С августа 1937 по март 1938 — Испания, старший советник Генштаба по военной разведке и старший советник 14-го партизанского корпуса.

Поскольку отпала и вторая версия гибели старшего лейтенанта Цветкова, пришлось искать новую. И тут удивительным образом оказалось, она уже готова у официальных представителей советской военной разведки по вопросам печати (источник информации просил его имя не называть. — Л. П.):Цветков погиб при подрыве патронного завода в Толедо. Причем эти представители предупреждают писателей, журналистов и выступающих ответственных работников, что эта версия не подлежит разглашению, и предлагают им «придумать что-нибудь другое». Так вот почему, оказывается, родились странные версии и в выступлении Мамсурова, и в книге Воробьева, и в статье Яковлева в «Журналисте».

Что ж, давайте разберем «секретную версию» Разведуправления. Верно, был такой завод в Толедо. Только не патронный или, как его еще иногда называют, пороховой, а оружейный. Небольшой такой завод на окраине города. Верно, была с ним неприятность. Только он не взорвался, а сгорел, и было это в марте 1937 года:

Напротив базы нашего отряда в крепости Мальпика, на другом, занятом националистами берегу Тахо, стоял небольшой оружейный завод. Нам предстояло действовать в этом районе, и наряду с другими заданиями мы имели просьбу республиканского командования повредить этот завод. Мы не спеша готовились к операциям: изучали местность, противника, подбирали проводников, готовили снаряжение, но завод пока в план действий не включали. Однажды во время занятий прибегает кто-то из бойцов и говорит: «Завод горит!». Мы высыпали на берег. На другой стороне над заводом поднимались клубы черного дыма, горели строения. Вероятно, там произошла авария или свои рабочие «нахимичили». Потом приезжает полковник Урибарри и начинает поздравлять нас с успехом. Спрогис ему объясняет, что мы тут ни при чем, а полковник многозначительно говорит: «Я все понимаю, я все понимаю» — и послал своему начальству рапорт, что мы взорвали завод. Наше начальство тоже заволновалось. Мамсуров стал звонить другим старшим советникам, командирам отрядов, пытался выяснить, чья работа. Те звонили ему. В общем, целый переполох поднялся, потому что без нашего ведома ничего нигде не происходило. Так вот этот завод за Артуром и записали. А Цветкова тогда у нас еще не было. Он приехал в мае, месяца через два. (Из воспоминаний Е. Паршиной. Архив автора.)

Итак, остается ответить лишь на вопрос: почему Разведуправление держит свою версию «в секрете»? Да чтобы и с ней кто-нибудь не разобрался, как с первыми двумя. А скрывать было что:

Во второй половине мая 1937 года в наш отряд приехал Мамсуров и привез с собой Василия Цветкова. В Испании его звали «капитан Базиль». Он недавно приехал в Испанию и проходил у нас в Гвадалахаре «акклиматизацию». У меня есть фотография, где мы с Цветковым сняты у казармы. Он не отличался ни инициативностью, ни энергией. Осматривался, проводил занятия, если ему это поручал Спрогис, ничем особенно не интересовался, а в свободное время отдыхал где-нибудь в тенечке. Однажды ко мне прибежал наш боец и говорит: «Хосефа, кто-то пистолет потерял, я в траве нашел» (Паршину в Испании звали Хосефа Перес Эрерра. — Л. П.). Это было ЧП. Стали разбираться. Оказалось, пистолет потерял Цветков. Недели через две за ним приехал Мамсуров, чтобы дать ему отряд в районе Талаверы. Я рассказала о пистолете, потому что для подрывника это совершенно недопустимо. Они уехали, а еще недели через две в штаб фронта позвонил Мамсуров и приказал нам со Спрогисом немедленно выехать к Цветкову: там несчастье. Мы приезжаем и видим, что угол казармы толстой каменной кладки вынесен взрывом. Пятеро, в том числе Цветков, убитых, двое раненых. У Цветкова были ниже локтя оторваны руки и сильно повреждено лицо. Спрогис опрашивал раненых, я переводила. Они рассказали, что Цветков в казарме проводил занятия по обращению с устанавливаемой под железнодорожное полотно миной. В этом помещении в углу была сложена взрывчатка. В момент взрыва раненые находились в соседней комнате и не видели, что там произошло. Убитых похоронили недалеко от этого места. (Из воспоминаний Е. Паршиной. Архив автора.) Это подтверждает и Спрогис.