Мамсуров: «Здравствуй, Николай! Вот кстати. Скажи, запамятовал я, как звали старшего лейтенанта Цветкова… Он скончался у тебя на руках? Но ты же участвовал в этой операции? Так как его звали? Вот видишь, и ты забыл имя товарища. Когда повидаемся? Когда вспомнишь имя и отчество Цветкова, тогда и позвони…».

Теперь версия Воробьева о гибели Цветкова в Талаверской операции опровергнута. А раз это липа, то не мешает проверить и первую, описанную Воробьевым операцию на аэродроме в районе Севильи, где якобы сожгли восемнадцать самолетов противника.

Первый же факт проверки не выдержал. Маневич не мог добыть план аэродрома, где действовал Цветков, и даже не мог там находиться, так как за полгода до приезда Цветкова в Испанию был арестован итальянской контрразведкой, осужден и находился в тюрьме до 1945 года, а пользоваться разведданными полугодовой давности во время войны могут только самоубийцы. Во-вторых, уничтожение сразу восемнадцати самолетов — событие чрезвычайно редкое даже для масштабов Второй мировой войны. Такая операция не только прогремела бы на всю Испанию, но и вошла бы в историю партизанской борьбы, а между тем о ней никто ничего не слышал (за одним, правда, исключением, которое мы рассмотрим ниже). Так может быть, этой операции вовсе не было? Была. Но все обстояло иначе.

Из воспоминаний Е. Паршиной (архив автора): «В октябре и ноябре 1936 года я работала переводчицей на аэродроме в Альбасете. Однажды наши сбили итальянского летчика. Я присутствовала на допросе, хотя переводил допрос Кобылянский (в Испании — Бертоли. — Л. П.). Пленный рассказал о дислокации в районе Севильи итальянской эскадрильи, и наши решили «накрыть» их. Советских бомбардировщиков в Испании еще не было (дело происходило в самом начале ноября), и Мамсуров принял неожиданное решение: устроить на аэродром кавалерийский налет. У только что сформированной интербригады Матэ Залки (он же генерал Лукач, он же Франкль Бела, якобы угнавший у белых в России «золотой эшелон». — Л. П.). Мамсуров взял пол кавалерийского эскадрона — человек семьдесят — под командованием русского белоэмигранта по фамилии Шеварда. Они и осуществили налет, а Цветков не только не имел к этому никакого отношения, его тогда вообще еще в Испании не было. Операция прошла неудачно. Наши потеряли одиннадцать человек, а на аэродроме оказалось только семь старых, а возможно и неисправных, машин. Командира обвинили в измене и расстреляли. Когда я стала работать в разведке, эту операцию разбирали».

Елизавета Александровна Паршина (1913–2002) в 1936 году вскоре после окончания Московского института новых языков (французский, испанский) была направлена в Испанию Главным разведывательным управлением РККА под именем Хосефа Перес Эрерра. После возвращения в СССР училась в Военной академии им. Фрунзе. С началом войны 1941 зачислена в Главное управление государственной безопасности, где в качестве руководителя подпольной группы участвовала в подготовке Москвы к захвату противником. 1943 — в звании старшего лейтенанта работала в военной контрразведке СМЕРШ на Северокавказском фронте. После войны переведена в Первое главное управление КГБ на нелегальную работу за границей.

Не подтверждает версию Воробьева и Старинов, разведотряд которого был как раз по соседству с этим аэродромом. Единственный, кроме Воробьева, рассказавший об этой операции человек — генерал-полковник Мамсуров:

В июле или августе 1937 года мы подожгли семнадцать (у Воробьева уже восемнадцать. — Л. П.) самолетов на аэродроме в Севильи. («Журналист», стр. 59).

Откуда растут эти уши, докопаться все же удалось:

В 60-х годах мне приходилось выступать с рассказами о действиях советских людей в Испании. Когда я рассказывал об этой операции, было обидно, что даром погибло столько людей, и я стал вместо «семь» говорить «семнадцать», и так несколько раз. Мамсуров узнал, но не стал подводить меня опровержением. (Лицо, сообщившее это, просило его имя не называть. — Л. П.).

Ниже я покажу, что у Мамсурова были более серьезные причины не опровергать «семнадцать», а сейчас разберем путаницу с датировкой Севильской операции: Паршина говорит — начало ноября 1936, Мамсуров — июль или август 1937. Август 1937 отпадает сразу, потому что с конца июля 1937 до конца марта 1938 года Мамсуров был в Москве. Июль 1937 тоже отпадает, так как в это время происходило крупное Брунетское наступление и все разведотряды были сведены в одну группу под командованием Мамсурова на Центральном фронте. Кроме того, в июле в испанском небе уже были наши бомбардировщики, и посылать на аэродром конницу необходимости не было. Возражений против датировки Паршиной не нашлось, тем более что ее подтверждает и переводчик Кобылянский.

Таким образом, установлено:

— Подлинные обстоятельства и дата диверсии в Севилье, а также то, что Цветков в ней участия не принимал.

— Версия гибели Цветкова в другой операции, на аэродроме в Талавере-де-ла-Рейна, опровергнута Мамсуровым, и есть основания полагать, что такой операции вовсе не было.

— Обнаружена вторая версия гибели Цветкова — при подрыве эшелона с войсками на железной дороге, — сообщенная Мамсуровым.

Вторая версия гибели Цветкова настолько прочна на вид, что идея проверить и ее не возникла бы, если б не некоторые странности в поведении Мамсурова. Он не мог перепутать дату Севильской операции, так как очень хорошо знал, где и когда находился сам и его отряды тоже: об этом он всю жизнь писал в отчетах, справках и анкетах, а анкета разведчика — это китайская пытка на несколько десятков страниц. Мало того, что он должен был перепутать даты своей заграничной командировки, он еще должен был перепутать даты вошедшего в историю Брунетского наступления, в разработке и осуществлении которого принимал самое непосредственное участие. Неизбежен вывод: дата диверсии в Севилье изменена Мамсуровым умышленно так же, как и умышленно он изменил обстоятельства этой операции. Рассмотрим поэтому его версию гибели Цветкова внимательнее.

«Он был опытный подрывник, но со временем стали сказываться усталость и перенапряжение. Цветков нервничал…» — говорит Мамсуров. Даже если рядовой разведчик устал и нервничает, его никогда не пошлют на операцию, потому что это мало того что может стоить ему жизни, но и провалить всю операцию. Если же нервничает подрывник, его не только не возьмут на операцию, но и отчислят на время или совсем из отряда. А тут нервничает инструктор-подрывник, да еще ведет на операцию целую группу? Невероятно!

Далее, вспомните телефонный разговор Мамсурова со свидетелем гибели Цветкова (разговор происходил в присутствии журналиста):

Он скончался у тебя на руках? Но ты же участвовал в этой операции? Так как его звали?

Заметьте: три вопроса, но ни одного ответа! И хотя создается полное впечатление, что уж теперь-то выяснено все, на самом деле не выяснено ничего. Да, Мамсуров опытный разведчик.

И последнее — с каким это Николаем, товарищем Цветкова по Испании, говорил по телефону Мамсуров? Единственный Николай погиб с гранатой в руках. Других Николаев среди советников по разведке до осени 1937 года в Испании не было (каждый из примерно десятка советских советников по разведке и подрывному делу хорошо знал друг друга). Значит, Николай — это уже откровенное надувательство журналиста, а телефонный разговор — липа. Следовательно, и выдвинутая Мансуровым версия гибели Цветкова тоже липа. Да еще одна липа с датировкой, да еще одна липа с самолетами… Не странно ли ведет себя высокопоставленный генерал-полковник? Странно. И не понятно почему. Поэтому не будем торопиться осуждать его.