– Гиллель был ассистентом тренера. Он не должен был пускать Скотта на поле. Он же знал, что тот болен. Это была его ответственность как тренера. Я хочу сказать, не надо сравнивать себя с ним. Ему просто очень нравилось быть с тобой на площадке и покрикивать на парней сильнее его, вот и все. Для тебя футбол – это жизнь. А быть может, и карьера.

Он поморщился:

– Все равно я на себя злюсь.

– И зря.

Дядя Сол был от Мэдисона в куда меньшем восторге, нежели мы. Когда Вуди опять заговорил за столом о своих тамошних перспективах, дядя Сол возразил:

– Это хороший университет, ничего не могу сказать, просто выбирать надо в зависимости от того, чем ты хочешь там заниматься.

– Во всяком случае, с футболом там круто, – повторил Вуди.

– С футболом, может, и круто, но если, например, вы хотите заниматься правом, надо сразу начинать курс в университете, где есть юридический факультет. Так логичнее. Джорджтаун, например, очень хороший университет. Да и к дому ближе.

– Патрик Невилл говорит, не надо ограничивать свои возможности, – возразил Гиллель.

Дядя Сол возвел глаза к небу:

– Ну, если сам Патрик Невилл говорит…

Иногда мне казалось, что Патрик слегка раздражает дядю Сола. Помню, однажды вечером мы все получили приглашение на ужин в “Рай”. Ужин Патрик устроил с размахом: нанял повара из ресторана и официантов. На обратном пути тетя Анита похвалила блюда. Это вызвало небольшую размолвку между ней и дядей Солом, вполне безобидную, но тогда мне стало не по себе: я первый раз видел, чтобы дядя с тетей ругались.

– Еще бы не вкусно, – возразил дядя Сол, – повара нанял. Сделал бы лучше барбекю, куда как приятнее.

– Ну, Сол, он одинокий мужчина, готовить не любит. Дом, во всяком случае, великолепный.

– Слишком аляповатый.

– Во времена Кларков ты говорил иначе…

– При Кларках там был шарм. А он все переделал, как нувориш.

– Тебе что, не нравится, что он зарабатывает много денег? – спросила тетя Анита.

– Я очень за него рад.

– По тебе не скажешь.

– Не люблю нуворишей.

– А мы с тобой разве не нувориши?

– Уж вкуса у нас побольше, чем у этого типа, это точно.

– Ой, Сол, не придирайся.

– Я придираюсь? Ты что, правда считаешь, что у этого типа есть вкус?

– Да, есть. Мне нравится, как он отделал дом, мне нравится, как он одевается. И перестань называть его “этот тип”, его зовут Патрик.

– Одевается он смешно: строит из себя молодого модника, а выглядит со своей подтяжкой как старый потаскун. Не могу сказать, что Нью-Йорк пошел ему на пользу.

– Не думаю, что он делал подтяжку лица.

– Ну, Анита, у него же кожа на лице гладкая, как попка младенца.

Я не любил, когда дядя с тетей обращались друг к другу по имени. Это значило, что они сердятся. В остальное время они звали друг друга ласковыми, полными нежности прозвищами, и казалось, что они любят друг друга, как в первый день.

После слов Невилла мысль учиться в университете Мэдисона прочно засела у меня в голове. Не столько из-за самого университета, сколько из желания быть рядом с Александрой. Встречаясь с ней каждый день, я понял, насколько счастлив в ее присутствии. Я воображал нас с ней в кампусе, воображал, что между нами все как прежде. За неделю до нашего отъезда из Хэмптонов я набрался храбрости и сообщил ей о своих планах. Когда мы, проведя целый день в “Раю” у бассейна, отправились домой, я сказал кузенам, что забыл у Невиллов одну вещь, и побежал обратно. Вошел без стука, решительным шагом, и нашел ее в одиночестве у бассейна.

– Я мог бы поехать учиться в Мэдисон, – сказал я.

Она сдвинула на кончик носа солнечные очки и взглянула на меня неодобрительно:

– Не делай этого, Маркус.

– Почему?

– Не надо, и все. Выкинь эту глупость из головы.

Я не понимал, отчего это глупость, но скромно промолчал и удалился. Я никак не мог уразуметь, почему она так приветлива с кузенами и нелюбезна со мной. И уже не знал, люблю я ее или ненавижу.

Наша хэмптонская жизнь подошла к концу в последнюю неделю июля 1997 года. Накануне отъезда мы пошли в “Рай” попрощаться с Невиллами. Александры не было дома, только Патрик. Он угостил нас пивом и каждому дал свою визитку:

– Как я рад, что лучше вас узнал! Вы все трое фантастические парни. Если кто-то из вас захочет поступать в Мэдисон, дайте знать. Я поддержу вашу кандидатуру.

Под вечер, сразу после ужина, она зашла к дяде Солу и тете Аните. Я сидел под тентом один и читал. При виде ее сердце мое заколотилось.

– Привет, Маркикетик, – сказала она, садясь рядом.

– Привет, Александра.

– Вы так и уедете, не попрощавшись?

– Мы недавно заходили, тебя не было.

Она улыбнулась и пристально посмотрела на меня своими серо-зелеными миндалевидными глазами.

– Я тут подумала, может, куда-нибудь сходим вечером? – предложила она.

Во мне поднялась огромная волна восторга.

– Ладно, – ответил я с плохо скрытым волнением.

Я взглянул ей прямо в глаза, мне показалось, что она сейчас скажет что-то очень важное. Но она лишь спросила:

– Позовешь Вуди с Гиллелем или подождем до завтра?

Мы отправились в бар на главной улице, там была свободная сцена, где выступали все местные музыканты. Надо было просто сообщить имя бармену, и распорядитель по очереди вызывал участников.

Едва мы вышли из дому, как Гиллель, пытаясь произвести впечатление на Александру, стал строить из себя всезнайку. Распустил хвост и вылил на нас целый ушат речей и сведений. Мне хотелось съездить ему по физиономии; на счастье, музыка в баре заглушила его голос, и ему пришлось умолкнуть.

Мы послушали первую группу. Потом на сцену вызвали какого-то юношу, он спел несколько поп-композиций, аккомпанируя себе на рояле. Трое парней, сидевших у нас за спиной, освистали его.

– Вы не могли бы вести себя повежливей, – обратилась к ним Александра.

В ответ донеслось грязное ругательство. Вуди, обернувшись, зарычал:

– Вы что-то сказали, козлы?

– Нарываешься? – отозвался один из них.

В мгновение ока Вуди вскочил и, невзирая на мольбы Александры, схватил парня за руку и резким жестом вывернул ее.

– Пойдем выйдем? – спросил Вуди.

Дрался он классно. Настоящий лев.

– Отпусти его, – приказала Александра, решительно бросаясь к ним и отпихивая Вуди обеими руками.