По улице все время шастали соседи и папарацци-любители, фотографировали мой дом. Сам я их прогнать не мог, чтобы не попасть на фото, и потому без конца звонил в полицию и просил меня от них избавить. В итоге я даже сдружился со всем полицейским отрядом, и как-то в воскресенье они зашли ко мне на барбекю.

В Бока-Ратон я приехал в поисках покоя, а меня доставали со всех сторон, в том числе мои собственные друзья, которым я тоже не рассказывал о снедавших меня тайных чувствах – они могли проболтаться. Я требовал права на личную жизнь, от которого сам отказался ради славы. Нельзя иметь все.

В конце концов я завел привычку уезжать в Коконат-Гроув, в дом дяди Сола. Странно было находиться там без него. Как раз поэтому я вскоре после его смерти купил дом в Бока-Ратоне. Мне хотелось во Флориду, но поехать к нему я больше не мог. Не было сил.

Но раз уж пришлось, я стал заново обживаться в его доме. Набрался храбрости и начал наводить порядок в папках дяди Сола. Нелегко было отобрать, что из его дел можно выбросить. Еще труднее было взглянуть в глаза реальности и смириться с фактом: Балтиморов больше не существует.

Мне не хватало Вуди и Гиллеля. Александра, оказывается, была права: какая-то часть меня считала, что я мог их спасти. Что я мог предотвратить Драму.

Хэмптоны, штат Нью-Йорк, 1997 год

Корни Драмы, безусловно, уходили в то последнее лето, что мы провели с Гиллелем и Вуди в Хэмптонах. Волшебное детство Банды Гольдманов не могло длиться вечно: нам уже стукнуло семнадцать, и следующий школьный год должен был стать для нас последним. Потом нам предстояло поступать в университет.

Помню день, когда я туда приехал. Я сидел в “пятипенсовике”[3], маршрут которого знал наизусть. Мне был знаком каждый поворот, каждая остановка, каждый город, мимо которого мы проезжали. Через три с половиной часа показалась главная улица Ист-Хэмптона, где меня нетерпеливо поджидали Гиллель и Вуди. Автобус еще не остановился, а они уже, подпрыгивая от возбуждения, выкрикивали мое имя, потом, не дожидаясь, пока он встанет у перрона, бросились чуть ли не под колеса меня встречать. Я прилип к окну, они тоже прилипли к нему носами с другой стороны и стучали в стекло, чтобы я быстрей шел к ним, словно не могли больше ждать.

Оба они и сегодня, как живые, стоят у меня перед глазами. Мы выросли. Они стали настолько же непохожи внешне, насколько были близки внутренне. Гиллель, все такой же тощий, выглядел младше своих лет и до сих пор таскал во рту сложные брекеты. Вуди с его ростом и телосложением казался куда старше: высокий, красивый, пышущий здоровьем, с выпирающими мускулами.

Я спрыгнул с подножки. Мы бросились друг другу в объятия и долго изо всех сил сжимали плотный ком своих тел, мышц, костей и сердец.

– Клевый Маркус Гольдман! – вопил Вуди, сияя от радости.

– Банда Гольдманов снова в строю! – ликовал Гиллель.

Теперь у нас у всех троих были водительские права. Они приехали меня встречать на машине дяди Сола. Вуди подхватил мой чемодан и бросил в багажник. Потом мы расселись и победоносно пустились навстречу своим последним каникулам.

Все двадцать минут до дома они наперебой рассказывали, что ждет нас этим летом, стараясь перекричать шум горячего ветра, врывавшегося в открытые окна машины. Вуди, в темных очках и с сигаретой в зубах, был за рулем; я сидел рядом с ним, а Гиллель, устроившись сзади, просунул голову между передними сиденьями, чтобы удобнее было разговаривать. Мы въехали на побережье и покатили вдоль океана через Ист-Хэмптон к чистенькому кварталу, где стоял наш дом. Колеса заскрипели по гравию, Вуди резко затормозил и погудел, возвещая о нашем прибытии.

Дядю Сола и тетю Аниту я нашел там же, где оставил в прошлом году: оба удобно устроились под навесом на террасе и читали. Из распахнутого окна гостиной лилась все та же классическая музыка. Все было так, словно мы и не расставались, словно Ист-Хэмптон будет длиться вечно. Я помню нашу встречу и, вызывая в памяти момент, когда обнял их и прижал к груди – в сущности, это было единственным наглядным свидетельством того, что мы в самом деле долго не виделись, – вновь ощущаю, как я любил их объятия. С тетей я чувствовал себя мужчиной, руки дяди преисполняли меня гордостью. А еще я помню все связанные с ними запахи: их кожа пахла мылом, одежда – прачечной в Балтиморе; помню аромат шампуня тети Аниты и туалетной воды дяди Сола. Каждый раз жизнь вводила меня в обман, и я снова верил, что круговорот наших встреч будет длиться вечно.

На столике под навесом я нашел привычную стопку литературных приложений к “Нью-Йорк таймс”, которые дядя Сол еще не прочел и перелистывал в хронологическом порядке, хоть и весьма приблизительном. Еще я заметил несколько проспектов разных университетов. И нашу драгоценную тетрадь: в нее мы записывали прогнозы на следующий сезон по всем видам спорта – бейсболу, футболу, баскетболу и хоккею. Не ограничиваясь доморощенными пророчествами о том, кто выиграет Супербоул или поднимет над головой Кубок Стэнли, мы шли куда дальше: пытались угадать победителя в каждой из конференций[4], счет финального матча, лучших игроков, лучших бомбардиров и суммы самых дорогих трансферов. Писали свои имена и рядом – свои прогнозы. А на следующий год брали тетрадь и смотрели, у кого из нас лучший нюх. Это было одним из дядиных увлечений; по ходу сезона он собирал и записывал спортивные результаты и сравнивал их с нашими предсказаниями. Если кому-то из нас случалось угадать или почти угадать, он приходил в изумление:

– Ну надо же! Ничего себе! Как вы могли такое вычислить?

Дабы скрепить наше братство, мы лет в десять – двенадцать решили выбрать команды, приемлемые для всех членов Банды Гольдманов, и официально за них болеть. Компромисс достигался по географическому принципу. В бейсболе это были “Балтимор Ориолс” (выбор Вуди и Гиллеля). В баскетболе – “Майами Хит” (в честь бабушки и дедушки Гольдманов). В футболе – “Даллас Ковбойз” и, наконец, в хоккее – “Монреаль Канадиенс”, наверно, потому, что, когда мы выбирали, они выиграли Кубок Стэнли, и это убедило нас окончательно.

В тот год мы решили вычеркнуть футбол из списка прогнозов – из-за того, что произошло с Вуди и Гиллелем в школьной команде. Один дядя Сол рассуждал про футбольный сезон как ни в чем не бывало. Я знаю, он делал это ради Вуди – хотел примирить его с этим видом спорта.

– Рад, что снова проведешь сезон со своей командой, Вуди? – спросил он.

Вуди молча пожал плечами.

– Давай, Вуд, ты ж теперь вообще силач, – подбодрил его Гиллель. – Мама говорит, если будешь продолжать в том же духе, точно получишь стипендию и поступишь в университет.