– Символ?

Изенгрин мягко взял меня за запястье и перевернул руку ладонью вверх. Я бы отшатнулась, будь такая возможность: на ладони оказалась выцарапана буква «В». Ноготь большого пальца другой руки был в крови. Кольнула запоздалая боль, и с трудом удалось подавить шипение.

С каждым днем все подозрительнее и подозрительнее. Любой дурак догадается, что со мной что-то не так (кто рисует и пишет в полубессознательном состоянии?), но я никогда не относила себя к буйно помешанным, а тут – галлюцинации. Что дальше? Стану нападать на людей, принимая их за ужасных монстров, с которыми необходимо бороться ради того, чтобы Господня воля властвовала на планете?

А ведь все началось с приезда в этот город… Именно тогда, когда поджигатель начал действовать. Глупо предполагать, что это связано, иначе нечто мистическое выходит, но гложет изнутри чувство, что что-то не так, да кричит: это все Инквизитор.

– Рану нужно перевязать, – предложил Изенгрин. – И продезинфицировать. Нужно к медсестре.

– Нет! – гаркнула я, но приглушила тон, не желая привлекать излишнее внимание. – Подумай, что она скажет, увидев это. У меня на ладони буква, такое «случайно» не получишь. Слишком много вопросов возникнет, на которые я не смогу дать ответа; а вдруг она подумает, что я чокнутая? Или поставит на учет? Нет. Я сама со всем справлюсь. Никому не говори.

Волк поджал губы, выражая недовольство, но кивнул:

– Хорошо.

Я сжала кулак, превозмогая боль, и, кратко поблагодарив его, спустилась вниз, к столовой, где находились краны с раковинами, чтобы промыть «царапину». Кровь ржавчиной окрасила белое.

«В». Словно кто-то, обладающий собственной волей, желает чем-то со мной поделиться. Сразу после того, как мои нынешние школьные знакомые ввязались в дело с поджигателем. Сразу после того, как я из-за них незначительно к нему приблизилась.

Я приложилась лбом к зеркалу. В какой же переплет я попала…

Не знаю, кто или что мной руководит, но оно приказывает: «Вперед!» Словно от разгадки тайны с царапиной, имеющей временную связь с убийствами Инквизитора, зависит нечто, касающееся лично меня.

Я всегда была эгоисткой; так почему бы не потрудиться на благо себя?

* * *

Следующее утро обернулось ужасом, холодным и всепоглощающим. Такого трепета я не испытывала с детства, с тех пор, когда терзалась кошмарами.

Помню, когда мне было восемь, в марте, я отправилась в постель особенно поздно – родители засиделись в гостиной, листая журналы с проектами домов (они тогда хотели построить дачу, чтобы ездить туда летом), а я не могла уснуть без тишины. Со временем я это переборола; впрочем, иного выхода не было – брат кричал ночами до четырех лет. Но в первое время его вопли вызывали исключительно бессонницу.

Тогда братец лежал относительно спокойно, безмятежно посапывая. Обрадовавшись, что успею отдохнуть несколько часов, я повернулась лицом к стене; не могла иначе – вид огромной, просторной комнаты вызывал дрожь.

Так минуло полчаса. Я жмурилась, сопротивляясь желанию открыть глаза, стараясь найти путь в царство Морфея. А потом, поняв, что рука затекла, перевернулась на живот, положив подбородок на подушку. Хотела лечь на нее левой щекой, да не получилось. После этого стало не до того – взгляд зацепился за что-то странное у изголовья кровати.

Дерево, из которого та была сделана, имело светло-коричневый приятный оттенок. На нем виднелось что-то темное, шевелящееся – поэтому я сразу откинула версию с пятном. В памяти пронеслись все сведения о чудовищах, и я подумала, что нужно броситься прочь и ворваться в гостиную, где на разложенном сером диване спали родители. Они не любили, когда я жаловалась на «несуществующих монстров», но рядом с ними я все равно чувствовала себя более защищенной.

Тело сковал безграничный испуг; отчего-то я знала: рука на изголовье оживет, схватит меня за волосы и затащит к себе. Поэтому я решительно вскочила и отпрыгнула от постели как можно дальше – и побежала.

Родители разрешили мне спать с ними; наверное, лицо мое выражало пережитый кошмар, который, я была уверена, случился в реальности. Слишком живой была рука, которую я разглядела, пока была парализована страхом. Человеческая, но слишком тонкая, будто кости обтянули прозрачной тканью, с длинными пальцами, узкими запястьями, острыми грязными ногтями, больше похожими на когти, да кожей, сожженной, отваливающейся от плоти, с волдырями и черными пятнами… Как у человека, которого отправили на костер, но который чудом выбрался из могилы.

И лишь сегодня я поняла, что та рука из-под кровати принадлежала мне – та же, что осыпалась гнилью в видении в актовом зале.

…Открыв глаза, я уставилась в потолок. Новый школьный день не вселял радости; на истории наверняка должны были спросить доклад, а после уроков планировалась тренировка.

Потянувшись, я свесила ноги на пол, почесала затылок, встала и направилась в ванную… Но так до нее и не добралась. Ибо, поравнявшись со стеной, увидела, что кто-то – или что-то – изуродовал ее, пока я спала.

Это была надпись, и выглядела она так, будто кто-то выскоблил ее ногтями, содрав обои. Под ней скопились ошметки чьей-то кожи вперемешку с землей, с некоторых букв стекали капли крови. Я не сразу вникла в ее смысл; гораздо больше взволновало незамеченное вторжение в мою, как казалось, крепость. А также то, что при менее удачном стечении обстоятельств я могла бы вообще не проснуться…

От страха заледенели кончики пальцев. В помещении никого не было, ничего не украли; вещи остались нетронутыми. Только на ковре отпечатались чьи-то ступни – судя по всему, женские; по краям их посыпан пепел.

Лишь убедившись, что опасности нет, я обратила внимание на саму надпись. Крупными буквами та гласила: «БЕРЕГИСЬ ЛИСА». Под ней же красовался странный символ, похожий на два скрещенных креста, сверху и снизу которых провели перпендикулярные линии. Ничего подобного мне не встречалось; на руну это не походило, но создавалось ощущение, что в этом символе куда больше смысла, чем в самой надписи.

Страх не пропал, но в него влился интерес – распутывать узел, анализировать, предполагать. Чуть подрагивающими пальцами я провела по бороздам.

Бросать все так было нельзя. Уйду в школу, а здесь все останется как есть. Надпись так и будет пересекать стену, нераскрытая, непонятная, неоцененная. Человек, который решился такое провернуть, наверняка ставил целью впечатлить; и у него получилось. Его нельзя было оскорблять хладнокровным уходом.

Его творение умоляло: «Давай, подумай обо мне».

– Ия, иди завтракать!

Выбор очевиден.

Поспешно накинув на плечи плед и состроив самую кислую гримасу из своего арсенала, я вышла на кухню. Брат, как