– Припоминаю, – воскресила в памяти наши предыдущие немногочисленные разговоры я.

– Хочешь посмотреть?

– Не отказалась бы, но нужно спешить, звонок уже минут десять назад прозвенел…

К моему вящему удивлению, Изенгрин махнул рукой:

– Никто и не узнает, что ты пришла. А потом можно сказать, что была в поликлинике, выписывалась. Заходи, не заметят. На концертах всегда шумно.

У меня глаза на лоб полезли. Изенгрин производил впечатление редкостно честного и трудолюбивого ученика, не помышляющего о прогулах, да и Солейля с Гери он контролировал, следя, чтобы присутствовали на занятиях, – и не предположишь, что он способен на такие слова. Но он их произнес. И они меня убедили. Ведь действительно, меня никто не видел, кроме Марины, но ей дела нет до того, где я. Так что…

– Пожалуй, ты прав, – потянулась я к злополучной ручке, манившей меня так долго, но не успела: Изенгрин галантно приоткрыл дверь и пропустил меня внутрь. Я проскользнула в зал, волк – за мной.

– Ты тоже будешь смотреть?

– Почему бы нет, – пожал плечами он. – Я тоже быстро к Марине побежал, с учителями не сталкивался, а оправдание уж какое-нибудь найду. Или даже правду скажу, если спросят: ты ведь еще на нейтральной территории, поэтому тебе необходимо лучше понять волков и лисов. Вдруг ты сегодня же определишься.

– Ты заинтересован в моем выборе?

– Разумеется. Я ведь староста. Мне приятно, когда на нашу сторону прибывают люди – маленькие дети при поступлении, некоторые ребята при переходе. Это значит, что мы лучше лисов, а стать лучше их – наша основная цель.

– Погоди. Ты сказал «некоторые ребята при переходе»? То есть при желании можно поменять лагерь?

Почему-то мне казалось, что, если ты причислен к кому-либо, от этого уже не избавиться. Решение окончательное, распределение однозначное.

Изенгрин поразился моему изумлению:

– Конечно. Но ребята редко переходят – это считается предательством, и они становятся изгоями в обоих лагерях. Уж лучше терпеть какие-то минусы и недостатки на одной стороне, чем быть козлом отпущения у всех без исключения.

В какой-то мере это правильно: здесь нет абсолютных изгоев. Обстановка в целом положительнее, чем в других школах без каких бы то ни было разделений на «команды».

Я хотела согласиться, но сказать мне не дала резкая помеха со стороны сцены. По ступенькам на нее поднялась девушка в простом коротком черном платье, неаккуратно сжимающая микрофон. Из-за того, что она стиснула его у самой верхушки, он и издавал неприятные звуки.

Покраснев от смущения, быстро взяв его правильно и откашлявшись в сторону, она нацепила на лицо дежурную улыбку и начала в лучших традициях школьных празднеств:

– Вот и подошла к концу первая часть нашего концерта. Уважаемые гости полюбовались нашими одаренными младшеклассниками и, будем надеяться, уже оценили их способности по заслугам, чтобы позже принять решение и назвать лагерь, достойный награды. Однако наше время еще не закончилось, и вам предстоит увидеть выступления учеников старших классов. Вторую часть открывает Лама из лисов, одиннадцатый класс!

А потом поспешно соскочила со сцены.

Из-за кулис на середину сцены вылетела названная ведущей Лама – девушка с узким лицом и раскосыми глазами. Она была длинной, тонкой, по-эльфийски музыкальной – хрупкая, привлекательная; талия подчеркнута цветастой пышной юбкой и просторной рубахой. Кроме того, на плечи ее был накинут яркий расшитый платок.

Удивительно красивая.

Улыбнувшись – уверенно, без фальши, с четким намерением очаровать всех в зале, – она приняла позу для начала танца: выгнула запястья, округлой аркой подняла руки над головой. Я даже обрадовалась, что она будет танцевать, а не петь. В такой юбке заниматься чем-то иным – грех, уж больно великолепно она должна кружиться.

Из колонок полилась музыка. Легкая, восточная, так что щеки почти опалил грубый пустынный ветер, смешанный с жарким светом солнца и раскаленным песком. Я никогда не была на Востоке, но хотела – только не в современности, а в те века, когда, согласно «Тысяче и одной ночи», Аладдин бродил по Земле.

Лама подпрыгнула и закружилась, слившись с музыкой воедино. Она двигалась молниеносно, профессионально – каждое движение ее наполнялось любовью, жаждой жить. Она поводила плечами, изгибала спину, поддерживала копну волос, исчезала в ярких юбках и выныривала из них, подкидывала платок и ловила его, куталась в него и отбрасывала – летала, как птица.

Я стояла едва ли не с открытым ртом, полностью поглощенная ею, опутанная сетью ее красоты, и не сразу заметила, что ее движения стали настолько быстрыми, что начали смазываться. Сначала ее белоснежные руки оставляли за собой белый след, похожий на тот, что появляется после «ангела» на снегу, а спустя считаные мгновения она слилась в одно колеблющееся пятно с переплетающимися цветами и линиями в нем.

Этого не могло происходить в реальности.

Осознание этого иглами впилось в сердце, заставляя его почти замереть. Я почувствовала холод на кончиках ногтей и тут же опустила на них глаза, с трудом оторвав их от пятна вдалеке, утратившего все человеческие черты. Руки до самого запястья оказались сожжены. Дотла. Черная кожа клочьями сползала с мышц, а те, в свою очередь, отваливались от костей.

Едва сдерживая крик, бьющийся в глотке, я посмотрела на сцену – лишь бы не видеть ужасные раны и не мучиться от неожиданно ударившего в нос запаха паленой плоти.

Пятно завибрировало, распространяя полупрозрачные волны, и в один прекрасный момент взорвалось. Я зажмурилась, ожидая, что огонь поглотит меня полностью, но обошлось. Неуверенно я подняла веки и обнаружила, что теперь вместо Ламы перед публикой извивалась другая девушка, та самая, что веселилась с волком у меня во сне. Она была облачена в сарафан, в каких обычно ходят герои старых экранизаций народных сказок, а на ножках ее красовались красные сапожки, которыми она, похоже, чрезвычайно гордилась.

Девушка встряхнула головой и, в очередной раз обернувшись вокруг своей оси, устремила на меня взор – лукавый, чуть насмешливый. Я вдруг поняла, что не могу пошевелиться.

И вдруг она подмигнула мне, хихикнув мелодично, высоко: «Догадалась!»

В ту же секунду все вдруг растворилось, и я осознала себя прислонившейся к стене и качающейся из стороны в сторону из-за того, что кто-то упорно тряс меня за плечи и шептал что-то на ухо. Проморгавшись, я обнаружила, что это Изенгрин. Он выглядел взволнованным.

– Что такое? – я попыталась сделать вид, что все в порядке.

– Ты вдруг уставилась в одну точку, – пояснил он. – Облокотилась о стену и чуть осела. Даже окончания выступления Ламы не заметила… А потом принялась ногтем на