Наряду с опасностью прихода русских бегству способствует и опасность голода. Люди надеются, что в зонах оккупации британских или американских войск им будет в меньшей степени грозить голодная смерть, чем в русской зоне. Уже сейчас можно сказать, что большая часть населения страдает от голода. Тяжелое положение с питанием находит, конечно, выражение и в росте цен на черном рынке. <…>

Те берлинцы, у которых нет возможности покинуть город, смирились с этим и демонстрируют безразличие и фатализм. <…> Не только на заводах отмечают постоянное снижение производительности труда. В ходе учений подразделений армии и фольксштурма, за которыми может наблюдать любой прохожий, создается впечатление о физической немощи участников. В руинах отрабатывается тактика уличного боя, а в Тиргартене – боя в лесу. В батальонах фольксштурма у многих нет ни военной формы, ни оружия. Бойцы ползают на местности и изображают пулеметный огонь, колотя палками по пустым консервным банкам. Зато все члены гитлерюгенда одеты в военную форму и гораздо лучше вооружены. Глядя на этих воинов, тоже замечаешь, что они плохо питаются и страдают от переутомления. Однако, когда вглядываешься в их лица, то создается впечатление, что эти дети чуть ли не родились уже в военной форме, видимо, они никогда не занимались как следует учебой в школе и с давних пор привыкли к военным командам.

С некоторых пор постоянно говорят о нелегальных молодежных организациях. Но кажется, что берлинская молодежь не преследует никаких политических целей, а просто пытается уклониться от давления со стороны властей. Часть молодых людей все еще живет дома, а другие прячутся в тайных убежищах, которых вполне достаточно в полуразрушенном городе. Они совершают ограбления и кражи со взломом, однако нельзя сказать, что они уже превратились в настоящее бедствие. Полиция почти бессильна, так как она вместе с фольксштурмом должна охранять военные объекты.

В Берлине все еще действуют кинотеатры, театры и концертные залы, в которых, правда, разрешается давать только совсем короткие представления. Все школы в Берлине закрыты, зато занятия в институтах продолжаются, хотя и во временных помещениях. Почти все церкви Берлина разрушены, однако богослужения проводятся в квартирах.

Несмотря на многочисленные налеты вражеской авиации, транспортное сообщение все еще функционирует в Берлине на удивление хорошо. Особенно хорошо работает городская железная дорога, да и метро, которое сильно пострадало во время дневных авианалетов в ноябре, но с тех пор было почти полностью восстановлено. Наибольшим сокращениям подверглись трамвайные и автобусные маршруты. Грузовые перевозки в городе частично взяли на себя трамваи. Берлинцы горько шутят, что городская железная дорога, очевидно, будет работать до самого конца войны и что тогда на ее поездах можно будет проехать с Восточного фронта на Западный».

И Ганс Фриче описывал положение в Берлине без особых иллюзий:

«Когда ранним утром 18 апреля Берлин проснулся, постепенно распространился слух о наступлении русских под Кюстрином, которое началось 16 апреля после ураганного артиллерийского огня, но было отбито, однако после повторных попыток в последующие дни увенчалось некоторым успехом, и русским войскам удалось незначительно вклиниться в наши позиции. За последние недели такие атаки происходили нередко. С возрастающим беспокойством все следили, не перерастут ли они в ожидаемое крупномасштабное наступление. Когда в полдень стало известно, что русские достигли высот напротив Кюстрина [Зеловские высоты] и что бои разгорелись также под Франкфуртом-на-Одере, в Лаузице и Силезии, все было ясно. Вечером каждый берлинец знал: час приговора пробил! <…>

Уже в этот же день 18 апреля прошел слух о выводе некоторых воинских частей из Берлина. Не только батальоны фольксштурма, но и подразделения вермахта были отправлены на фронт на поездах городской и пригородной железной дороги. В этот день в противотанковых заграждениях на окраинах города были оставлены лишь узкие проходы, и начался строгий контроль всех транспортных средств. Он явился результатом тех первых боевых сводок с близкого фронта, в которых сообщалось о русских офицерах, переодетых в немецкую форму, и о доверчиво принятых поддельных приказах. Неожиданно 19 апреля опустели все с таким трудом подготовленные за счет фронта на Одере оборонительные позиции, стрелковые ячейки и пулеметные гнезда у мостов и на дорогах, выходящих из города. Были поспешно вывезены даже немоторизованные зенитные орудия, которые направили на самые опасные участка фронта на Одере.

В этот четверг в полдень доктор Геббельс объявил своим сотрудникам, что оборона Берлина будет организована не на окраинах города, а на Одере и что поэтому он дал свое согласие на то, чтобы все находившиеся в Берлине воинские части были направлены на участки фронта, находящиеся под угрозой. <…>

Зато прекратились массированные бомбардировки города западными союзниками. Происходили лишь редкие беспокоящие налеты, а бомбардировки русской авиации воспринимались берлинскими ветеранами пассивной противовоздушной обороны не совсем серьезно.

Да, сирены перестали даже подавать сигналы воздушной тревоги, хотя каждый час днем и ночью где-нибудь над обширной территорией города падали бомбы или велся обстрел из бортовых пушек самолетов. Зато теперь сирены получили другое задание: они все чаще подавали непрерывный сигнал, который означал танковую тревогу.

Сначала эту танковую тревогу подавали с целью тренировки. Но потом она нередко подавалась по ошибке. <…> Поэтому со временем этот непрерывный сигнал, некогда вызывавший нервное потрясение, перестал пугать жителей Берлина. Однако теперь он вновь приобрел свое первоначальное, грозное значение.

В четверг, 19 апреля, в тихих сельских пригородах на востоке и севере Берлина снова раздались непрерывные воющие сигналы: приближаются вражеские танки!

В этих пригородах проживали маленькие люди, рабочие и крестьяне. Они видели, сколько страданий пришлось на долю бредущих по дорогам беженцев, поэтому многие из них решили: мы остаемся! Они чувствовали приближение штурма, но продолжали цепляться за свой родной дом. К тому же это были всего лишь одиночные танки, о появлении которых сообщалось где-то под Эберсвальде, далеко за пригородными поселками Бад-Заров и Мюнхеберг. Воочию их никто не видел. <…>

Маленькие люди на восточных и северных окраинах Берлина хотели остаться. Несколько владельцев вилл уже давно уехали. Куда-то на запад. Остальные наслаждались неожиданно мирным сегодня и мечтали о том, что будет послезавтра, полагаясь на волю Господа. На то, что ожидает их завтра, все закрывали глаза.

В этот четверг [19 апреля] ближе к вечеру я поехал в радиостудию, находящуюся в западной части Берлина на улице, которая переходила в шоссе, ведущее в Гамбург. В течение последних недель там можно было видеть сплошной поток машин вермахта, полиции, СС, организации Тодта и Трудовой повинности. Берлинцы, которые вынуждены были остаться, смотрели вслед этим колоннам с чувством горечи. И вот сегодня я увидел всего лишь несколько машин, направлявшихся в сторону Гамбурга».

Не известная вплоть до сегодняшнего дня берлинка, переведенный на многие языки дневник которой впервые был опубликован в 1959 году, начала свою хронику 20 апреля в 16.00: