Сейчас необходимо соблюдать железную дисциплину, демонстрировать максимальную уверенность в своих силах и без колебания подчиняться приказам людей, которым поручена оборона города. Сегодня имеет силу только один лозунг: ожесточенное и фанатичное сопротивление в любой точке города! Будьте бдительны! Не обращайте внимания на посулы или угрозы врагов! Защищайте с величайшей самоотверженностью жизни ваших жен, матерей и детей, а тем самым и существование рейха. <…>

Крепите единство! Боритесь со слухами! Вся нация смотрит на вас, на защитников Берлина, и доверяет вам и вашему безусловному исполнению долга. Войска и техника большевиков атакуют пригороды Берлина. Если уж мы смогли пережить бомбы англоамериканцев, то не испугаемся и разрывов русских снарядов. <…>

Так сражайтесь же за ваш город! Сражайтесь с небывалым ожесточением за своих жен и детей, за своих матерей и родителей. Вы отдаете жизнь за хорошее дело. Все, что казалось жизненно важным до нас, и все поколения, которые придут после нас, все это вы защищаете своим оружием. Будьте упорными и отважными. Будьте ловкими и хитроумными. Ваш гауляйтер с вами. Он заявляет, что, разумеется, останется с вами до конца вместе со всеми своими сотрудниками. Его жена и его дети тоже здесь. Он, который когда-то завоевал этот город, имея всего лишь двести бойцов, задействует для обороны столицы рейха все имеющиеся у него средства. Битва за Берлин должна стать для Германии предвестником решительного вступления в бой всей нации. Столица не должна ни в коем случае попасть в руки большевиков. Свобода народа и царство социальной справедливости будут наградой за вашу борьбу!»

В эти дни многократно сменялись военные коменданты Берлина. После генерал-лейтенанта Реймана (с 7 марта по 21 апреля) и полковника Кетера (с 22 по 23 апреля) Гитлер искал и, наконец, нашел нового коменданта: генерала артиллерии Гельмута Вейдлинга, командира LVT танкового корпуса, который вплоть до 22 апреля сражался против войск Жукова в составе 9-й армии. Войска Вейдлинга, три дивизии, понесшие большие потери в предыдущих боях и насчитывающие от 13 тысяч до 15 тысяч человек, находились 23 апреля на восточных окраинах Берлина, занимая рубеж Бисдорф – Карлсхорст – Шёневайде – Адлерсхоф– Каролиненхоф. В своих мемуарах, написанных в русском плену, Вейдлинг подробно рассказывает о своей роли при обороне Берлина:

«В последние дни у нас не было никакой связи с 9-й армией, поэтому я направил в штаб армии в качестве офицера связи генерала Фойгтсбергера, командира полностью разгромленной дивизии «Берлин», которая за несколько дней до этого была подчинена мне в качестве правофланговой дивизии корпуса. Генерал Фойгтсбергер вернулся 23 апреля и сообщил мне, что фюрер отдал приказ расстрелять меня, так как я якобы перевел командный пункт корпуса в Дёбериц (западнее Берлина), и что вчера [22 апреля] в Дёбериц был послан какой-то генерал, чтобы арестовать меня.

По моему мнению, речь могла идти только о непроверенном слухе или о недоразумении, поэтому я очень хотел как можно быстрее прояснить этот вопрос. Я никогда раньше не думал и не собирался переносить командный пункт в район западнее Берлина.

Около 18.00 я прибыл вместе со своим начальником оперативного отдела в рейхсканцелярию. Вход в подземный город, где жили и работали сотни людей, находился на улице Фоссштрассе. Один контрольный пункт следовал за другим. Подавленный всем тем, что я увидел, пройдя длинным коридором, который показался мне бесконечным, я наконец оказался в так называемом бункере адъютантов.

Генералы Кребс и Бургдорф встретили меня очень холодно и сдержанно. Я сразу спросил, что, собственно говоря, происходит и почему меня должны расстрелять. Опираясь на ход событий предыдущих дней, я смог точно и однозначно доказать, что часто мой командный пункт находился всего в одном или двух километрах от передовой.

<…> Оба генерала вынуждены были признать, что очевидно произошло досадное недоразумение. Они стали гораздо любезнее и согласились немедленно прояснить мое дело у фюрера. <…>

Кребс и Бургдорф быстро провели меня в кабинет фюрера. За столом, заваленным картами, сидел фюрер германского рейха. При моем появлении он повернул голову. Я увидел одутловатое лицо с лихорадочно блестевшими глазами. Фюрер попытался встать. При этом, к моему ужасу, я заметил, что его руки и одна из его ног непрерывно дрожали. С большим трудом ему все-таки удалось приподняться. С кривой улыбкой фюрер подал мне руку и спросил едва слышным голосом, не встречал ли он меня раньше. Когда я ответил ему, что год тому назад, 13 апреля 1944 года, в Оберзальцберге принимал из его рук дубовые листья к Рыцарскому кресту, он сказал: «Я помню ваше имя, но никак не могу вспомнить ваше лицо». Лицо фюрера походило на улыбающуюся маску. После этого он с большим трудом снова опустился в свое кресло. Даже когда он сидел, его левая нога находилась в непрерывном движении, а колено двигалось, как маятник часов, только немного быстрее.

Генерал Кребс предложил мне доложить о положении LYI танкового корпуса, о расстановке сил противника, о расположении моих войск на 17.00, а также о моих намерениях в связи с приказом по 9-й армии. <…>

После моего доклада генерал Кребс предложил фюреру ни в коем случае не допустить отвода войск в юго-восточном направлении, так как это могло привести к возникновению бреши к востоку от Берлина, через которую могли прорваться русские. В знак согласия с ним фюрер кивнул, а потом начал говорить. Длинными предложениями он изложил оперативный план по деблокированию Берлина. При этом он все больше и больше отклонялся от темы и в конце концов перешел к оценке боеспособности отдельных дивизий.

Оперативный план выглядел вкратце следующим образом: с юго-запада атакует 12-я армия под командованием генерала Венка. Эта армия должна наступать через Потсдам. С юго-востока атакует 9-я армия под командованием генерала Буссе. При взаимодействии обеих армий русские силы южнее Берлина будут разгромлены. Одновременно другие воинские соединения наступают с севера, а именно: из района южнее Фюрстенберга группа Штайнера, а из района Науэна 7-я танковая дивизия. Первоначальная задача этих сил заключается в том, чтобы связать группировку Красной армии севернее Берлина, чтобы потом, когда армии Венка и Буссе освободятся, совместным ударом разгромить ее.

С постоянно возрастающим удивлением я слушал рассуждения фюрера. Что мог я знать о положении в целом, я, с ограниченным кругозором командира корпуса, который с 15 апреля вел тяжелые бои, а в последние дни был предоставлен самому себе! Ясно было лишь одно: дни до окончательного поражения были сочтены, если не случится какое-нибудь чудо. Не случится ли это чудо в самую последнюю минуту? Что было мне известно о числе дивизий, которыми располагал генерал Венк в 12-й армии? Какие силы мог бросить в бой генерал войск СС Штайнер? Была ли армия Венка именно тем имперским резервом, о котором недавно говорил доктор Геббельс? Существовало ли все это в действительности, или это были всего лишь иллюзии?

Прежде чем я успел окончательно прийти в себя, генерал Кребс приказал мне силами LYI танкового корпуса взять на себя оборону восточного и юго-восточного секторов Берлина. <…> Прямо из бункера адъютантов я позвонил своему начальнику штаба и в общих чертах проинформировал его о новом задании. <…> Тем временем вернулся генерал Кребс. С помощью плана Берлина он подробно объяснил мне мое новое задание. Берлин был разделен на девять секторов обороны, из которых мой корпус должен был взять на себя оборону секторов «А», «В» и «С» (первоначально сектора «А» – «Е» включали в себя городские районы Лихтенберг, Карлсхорст, Нидер-шёневайде, Темпельхоф и Целендорф). На мой вопрос, кому я подчиняюсь, Кребс ответил: «Непосредственно фюреру!» На мое замечание, что оборона Берлина должна находиться в одних ответственных руках, Кребс возразил, что такие руки уже есть, а именно руки фюрера! <…> На все мои возражения и вопросы следовала покровительственная улыбка и ответ: фюрер приказал защищать Берлин, так как, по его мнению, с падением Берлина война закончится. Другими словами, если падет Берлин, то погибнет и Германия.