Оказалось, что даже самые одинокие души никогда по-настоящему не желают оставаться в одиночестве.

– Да.

Он кивнул и разлил коричневую жидкость по стаканам.

А затем вручил один мне. Мы сели на диван, он справа, а я слева, и погрузились в молчание. Сидя рядом, мы сжимали в ладонях стаканы, а тишина отражалась от множества стен в этом огромном доме. И нарушали ее лишь осторожные звуки глотаемого виски и наше дыхание.

Когда он делал вдох, я выдыхала. Когда выдыхал он, я набирала воздух в легкие.

Некоторое время мы сидели вот так, постепенно пьянея, но не говоря ни слова. Он подливал нам обоим виски, пока бутылка совсем не опустела. Наконец, спустя какое-то время, уже прилично захмелев, Грейсон кашлянул, собираясь что-то сказать.

Я быстро взглянула на него и заметила, что его тело уже не казалось таким напряженным. Скованность волшебным образом исчезла.

– Я должен извиниться, – тихо признался он. – За то, как вел себя сегодня.

– Ничего страшного.

– Вовсе нет. Я вел себя, как кретин, и мне очень жаль. – Он бросил взгляд на меня, а затем уставился на свой пустой стакан. – Иногда я не знаю, как вести себя, когда ты рядом.

– В смысле?

– Ты была в моей жизни, когда все казалось проще и лучше, и теперь мне нелегко. Нелегко оглядываться на светлое прошлое, когда теперь все так ужасно.

– Зачем же ты тогда взял меня на работу?

Он склонил голову набок и посмотрел на меня. Посмотрел по-настоящему. До этого момента мне всегда казалось, что он смотрит мимо меня или сквозь меня. Но на этот раз я ощутила возникшую между нами связь.

– Я подумал, что крохотной, уцелевшей части моей души просто необходимо ухватиться за что-то хорошее.

– Я и есть это «хорошее»?

– Ты всегда была лучиком света, Элеанор. С первого дня нашей встречи.

Мое сердце замерло, но я постаралась не замечать этого.

– Мне очень жаль, что тебе больно, – сказала я.

– И сколько еще будет болеть? – едва слышно спросил он.

И я ответила ему так же, как он ответил мне когда-то, много лет назад:

– Столько, сколько потребуется.

– Прости, – пробормотал он, смущенно отворачиваясь от меня. – Я пьян.

– Не стоит извиняться за свои чувства, Грейсон. Я была бы так же потеряна и измучена, если не сильнее.

Он кивнул и уставился на огонь. Искры разлетались от поленьев, и пламя танцевало так, словно собиралось сиять вечно.

– Почему ты вернулась? – спросил он.

– Гм?

– После того, как я уволил тебя… почему ты вернулась?

– Потому что должна тебе.

– За что?

– За то, что спас меня, когда я была совсем юной и мне было очень плохо.

– Спасибо, Элли.

Я улыбнулась.

– Да. Давай я принесу нам воды, чтобы немного протрезветь. – Я уже начала вставать с дивана, как вдруг он снова заговорил.

– Сегодня день рождения Лорелай, – сказал он. Опьянев, он раскрывался передо мной все больше. Прошу, будь открыт, Грей. Он провел кончиком пальца по ободку стакана, мрачно разглядывая его. – Сегодня ей исполнилось шесть.

Я снова села на диван и взглянула на него.

– Да, Клэр сказала мне. Мне не было об этом известно. Мы могли бы отпраздновать. Я бы испекла пирог.

Он поморщился и потер затылок.

– Я не знал, как пережить сегодняшний день.

– Я не… – начала было я, но осеклась, внезапно догадавшись. Конечно, он не мог праздновать день рождения Лорелай. – Потому что в этот день погибла Николь.

Он кивнул.

– Год назад в этот день все изменилось, и я так и не смог оправиться от удара. Это чушь, правда? Чудовище – вот кем я стал, в кого превратился.

– Грейсон…

– Не надо, Элеанор.

– Чего не надо?

– Жалеть меня. Я понимаю, что тебе очень хочется пожалеть меня, но я не лучший персонаж в этой истории. Я – злодей.

Он закусил губу, не глядя на меня.

– Ты не злодей, Грейсон.

– Расскажи это девочке, которая не празднует день рождения со своим отцом, той, которая чаще разговаривает с призраком, чем со мной, или той, чье тело изувечено из-за моей оплошности.

Я нахмурилась, видя его внутреннюю борьбу, однако я хорошо понимала суть проблемы. Во мне объединились обе его дочери. Я была и Лорелай, отчаянно жаждущей отцовского внимания, и Карлой – девчонкой, которая всеми силами старалась привлечь к себе внимание.

Разница заключалась лишь в том, что я никогда не замечала у своего отца проблесков вины, которая так изводила Грейсона. Отец никогда не раскрывался передо мной.

– Прости, – пробормотал он, стиснув пальцами переносицу. – Да… я пьян, – снова сказал он.

– Ничего страшного.

– Вовсе нет. Я не знаю, как вернуть все назад, – неожиданно произнес он.

– Вернуть что?

– Мою семью.

– Ты скучаешь по девочкам?

– Каждый день.

– И хочешь быть в их жизни?

Он вздохнул и, сморщив нос, закинул руки за затылок.

– Когда я смотрю на них, я вижу не только их мать. Я вижу то, что отнял у них. Я забрал у них то главное, что сплачивало эту семью, и понятия не имею, как все исправить. Так много времени прошло, и я не знаю, смогу ли снова сблизиться с ними.

– Сможешь.

– Если ты так говоришь, не значит, что это правда.

– Но это правда. Они примут тебя без вопросов и колебаний. – Я склонила голову набок. – Впрочем, с Карлой могут возникнуть небольшие сложности, но только потому, что она очень упряма.

– Не представляю, в кого она такая.

Я усмехнулась, закатив глаза.

– Да, вопрос!

– Я даже не знаю, с чего начать, как попытаться снова сблизиться с ними…

– Сначала ты, потом они. Сначала ты должен помочь самому себе, Грейсон. Ты должен взять себя в руки, прежде чем попытаешься стать для дочерей тем, кем они мечтают тебя видеть. Кроме того, я могу быть твоей группой поддержки.

– Моей группой поддержки?

– Да, я придумаю занятия, в которых мы могли бы все вместе участвовать. Мы будем заниматься этим раз в неделю. Это позволит тебе наладить контакт с девочками.

– Ты сделаешь это для меня? – спросил он, изумленный моим предложением.

– Грейсон… ты бросал свои дела, чтобы побыть со мной каждую неделю, когда моя мама угасала. Ты помогал мне дышать. Будет справедливо, если я помогу тебе в ответ. Итак, что скажешь? Позволишь стать твоей группой поддержки?