компот, тяжко выдохнул, словно и не компот это вовсе, а что-то из крепкого спиртного, пробормотал неразборчиво себе под нос и тоже залёг в постель. Было слышно, как он несколько раз поворачивался с боку на бок и минуты через три засопел.

Мякин лежал с открытыми глазами, смотрел на голую стену и думал об инструментальщике: как его где-то поймали — может быть, там, на заводе? Как уговорили вернуться в клинику и как в самом конце он, что-то вспомнив, заартачился, засопротивлялся насилию, да так энергично, что санитары с усердием выкрутили ему руки.

Мякину стало скучно, и грустно, и обидно за инструментальщика, который мог бы детали делать, а теперь снова торчит в палате и, наверное, мечтает увидеть свой завод.

Моряк захрапел. Сначала тихонечко, с перерывами, а затем сильно, с нарастающим клокотом, резко обрывающимся на несколько секунд для того, чтобы всё начать сначала. Мякин закрыл глаза и попытался представить себе этот храп в виде рычания какого-то неизвестного животного, которому тоже иногда бывает скучно и грустно. У него, у этого животного, наверное, тоже бывают неудачные дни, когда ничего не получается, и никто его не жалеет, и до него ни у кого нет дела.

Мякин открыл глаза. За окном было темно. Сосед включил свою лампу и что-то читал.

— А, матрос, проснулся! — пробасил сосед. — Ты уж не сердись на шутки старика. Прости. Скоро ужин. Интересно, что нам подадут? Надеюсь не ржавую селёдку, как когда-то в войну?

— Я что, спал? — удивлённо спросил Мякин.

— Ещё как! — ответил моряк. — Часа два придавил.

— Часа два придавил, — повторил Мякин. — Это хорошо.

Сосед отложил книгу и заметил:

— Два часа здорового сна — это великолепно!

— Великолепно! — согласился Мякин и сел. — Наверное, поправляюсь, — добавил он.

— Конечно, — подтвердил моряк. — А куда ж денешься здесь! Только и делов-то — поправляться. А то замуруют, как крысу в трюме, и не выберешься на берег никогда.

Моряк встал, подошёл к окну, долго смотрел в вечернюю темноту и, не оборачиваясь, добавил:

— Вам, молодёжи, негоже здесь прохлаждаться. Ничего хорошего здесь нет. Мрак один.

Дверь в палату неожиданно отворилась, и дежурная спросила:

— Мякин, вы были в клизменной?

— Конечно был! — не оборачиваясь, рявкнул моряк. — Что пристаёте — видите, человек отдыхает?

Дежурная покорно скрылась за дверью, а Мякин через минуту произнёс:

— Я там не был. Вы так сказали нарочно?

Моряк обернулся, вернулся к своей кровати и пояснил:

— Специально. Впрочем, если хотите, мы вызовем дежурную и скажем, что я соврал и вы хотите отклизмоваться.

— Клизмоваться я не хочу, — ответил Мякин.

Собеседники замолчали. Моряк лёг на спину и уставился в потолок, а Мякин походил по палате, подошёл к окну. Там за стеклом властвовала сырая осенняя тьма. Мелкий дождь сыпал откуда-то из темноты, то затихая, то усиливаясь, и казалось, этот дождь не прекратится никогда. Остаток вечера собеседники провели молча, только за ужином перекинулись несколькими фразами. Моряк поинтересовался у Мякина, понравился ли ему ужин, на что Мякин ответил:

— Есть можно.

— А можно и не есть, — пошутил моряк и добавил: — Если есть другая еда.

— Другой еды нет, — подытожил Мякин.

— Может, завтра будет. Придут ко мне…

— И, может быть, ко мне, — продолжил Мякин.

Ночью Мякин не спал. Он долго лежал с открытыми глазами, смотрел на оконные блики от уличных фонарей, изредка закрывал глаза, прислушивался к звукам, издаваемым соседом. Моряк, похоже, тоже долго маялся без сна, часто ворочался с боку на бок, тяжко вздыхал, тихонько сопел и подхрапывал, просыпался и снова вздыхал. В середине ночи он тихо спросил Мякина:

— Не спишь, матрос?

Мякин, не открывая глаз, ответил:

— Не сплю.

— Вот ты скажи, матрос: зачем люди долго живут?

Мякин подумал и тихо ответил:

— Так надо. Так и должно быть.

— Что должно быть? — переспросил моряк.

— Люди должны долго жить, — ответил Мякин. — Хотя бы для того, чтобы понять себя, хотя бы в самом конце.

— Ты, матрос, мудрец! — пробасил моряк. — Я, как видишь, уже пожил, а понять себя до конца не могу.

— Наверное, это сложно, — продолжил Мякин.

— Наверное, сложно, — согласился моряк.

Они несколько минут лежали молча. Моряк в очередной раз тяжко вздохнул и произнёс:

— Слушай, матрос, а может быть, и не надо понимать себя? Живут же люди и не думают об этом.

— О чём не думают? — спросил Мякин.

— Как о чём? О том, как понять себя, постичь, так сказать, главный свой смысл.

Мякин открыл глаза. Сон не шёл, но, к счастью, голова не шумела. Он поднялся и подошёл к окну. Дождь прекратился, мокрые ветви деревьев застыли в ожидании рассвета.

— Я не знаю, как постичь главный свой смысл, — глядя в окно, произнёс Мякин. — Я не мудрец. Нет у меня ответов на сложные вопросы.

— Вот так и получается, матрос: у тебя нет ответа и у меня нет ответа. Получается, что мы с тобой безответные. — А там… — Моряк как-то неуклюже махнул рукой в сторону двери. — Ответы всегда находятся. Понимаешь, всегда находятся…

— Я стараюсь, — неуверенно ответил Мякин. — Но понимание приходит нечасто.

— Я, матрос, тоже старался. Пока от моих стараний никому хорошо не стало. Старался, старался, а выперли с флота в момент. Проводили, так сказать, на заслуженный берег. Списали напрочь.

Последнюю реплику моряка Мякин оставил без комментария, вернулся к своей кровати и снова лёг. Он подумал о себе:

«Вот и меня выпрут из конторы. Только меня выпрут уж, конечно, не на заслуженный отдых, а так, спишут в никуда».

— Спишь, матрос? — услышал он минуты через две и ничего не ответил. — Поправляйся, матрос, тебе до меня ещё далеко, — сквозь сон услышал Мякин и окончательно заснул.

Спал он недолго, и приснился ему неприятный сон. Как будто сидит он в конторе, но не в кабинете, а за своим столом, а Казлюк, словно его большой начальник, отчитывает Мякина за что-то. Остальные поддакивают Казлюку, повторяют хором его неприятные слова:

— Вы, Мякин, уж совсем!

— Совсем, совсем… — повторил хор конторских.

— Вы когда-нибудь будете работать?

— Работать, работать… — снова повторил хор.

— Это нехорошо! — не унимался Казлюк.

— Хорошо, хорошо… — добавил хор.

Так продолжалось некоторое время. Мякину стало совсем противно, он попытался оправдаться, но ничего сказать не смог. Он открывал рот, а звуки не получались.

«Это так бывает во сне: хочешь что-то сказать, но не можешь», — подумал Мякин и почувствовал чьё-то прикосновение.

— Ты что, матрос, раскричался? — услышал Мякин настороженный голос соседа. Моряк стоял у мякинской кровати и легонько трепал Мякина за плечо. — Жуть, что ли, привиделась?

Мякин открыл глаза, разглядел озабоченное лицо моряка и