Ныло оно, собственно, почти постоянно, потому что занималась Таня все это время совершенно непривычным для себя делом – отдыхала. Безмятежно спала, бездумно гуляла, с наслаждением купалась, помогала тетке в огороде, с курами (к козам ее не подпускали, козы были, по теткиному мнению, нервные, и от стресса могли перестать доиться) и вообще по хозяйству, да пару раз съездила с Надиром в Серпухов, чтобы прикупить ему все необходимое.

Мальчишка, конечно, задал им с теткой немало хлопот – но, к Таниному удивлению, гораздо меньше, чем она предполагала. О высокой температуре и прочих недомоганиях они и не вспоминали – видимо, болезнь и впрямь была реакцией на пережитый стресс. Так что мальчик был абсолютно здоров и полон сил. Ну да, время от времени он капризничал, упрямился, плакал, наотрез отказывался делать то, что велят взрослые, требовал позвать Амина и какую-то Фатиму. И просился к маме, от этого Таня пугалась больше, чем от всего остального вместе взятого.

Но тетя Люда недаром проработала в детском саду тридцать с лишним лет. Ей не было равных в умении успокоить и отвлечь ребенка, моментально переключив его внимание с объекта раздражения на что-нибудь другое. И еще она никогда не теряла спокойствия. Дети капризничают, так заведено в природе. И совершенно нечего из-за этого дергаться. Психовать из-за детских капризов – значит, идти на поводу у ребенка. Который, кстати сказать, скорее всего, и сам не знает, куда, собственно, он хочет идти. От растерянности и выкаблучивается.

Когда Надир, впервые получив в чем-то отказ, бросился на землю и принялся истошно вопить, выгибаясь и колотя вокруг руками и ногами, тетя Люда просто развернулась и ушла в другую часть сада, оставив его одного. Невозможно устраивать скандал, если тебе никто не отвечает, – это правило работает в любом возрасте, и в пять лет, и в восемьдесят пять. Мальчик покричал, поплакал, да и перестал. А когда вопли утихли, тетя Люда, выждав еще немного, позвала его, точно ничего и не было: «Надирушка, малину идем собирать?» И он пошел.

Удивило Таню и то, насколько сильно он, оказывается, нуждался в обществе сверстников. Поначалу она была убеждена, что этот маленький царек, привыкший к всеобщему повиновению и мгновенному исполнению любых своих желаний, ни за что и никогда не сумеет найти общий язык с другими детьми. Но тетя Люда уверяла: ничего, пообтешется, таких балованных детишек немало, все в порядок приходят. И действительно, вскоре Таня заметила, что Надир начал понемногу учиться принимать правила игры и соотносить свои требования с желаниями других. Тетя оказалась права – естественная тяга к общению со сверстниками взяла верх над привитыми уродливым воспитанием «царскими» замашками. Таня вспоминала, как в спецшколе объясняли: человек – животное общественное, потребность в обществе себе подобных – одна из базовых потребностей, ради ее удовлетворения люди готовы на многие жертвы. Ну, а в том, что детская психика невероятно пластична, Таня убедилась по собственным наблюдениям. К концу недели Надир уже совершенно прижился в детской деревенской компании, стал своим, сошелся накоротке со всеми ребятами, исключая разве что соседского Петьку, с которым сразу образовалась прямо-таки кровная вражда. Так что дрались они постоянно, и почти каждый вечер тетя Люда прикладывала какую-то чудодейственную травку к его синякам и смазывала йодом царапины и ссадины. Все это Надир переносил с лицом индейского воина, не проронив ни слезинки. Он вообще, несмотря на избалованность и привычку к вседозволенности, плакал редко и отлично, как выяснилось, умел сдерживаться и сохранять самообладание. «Мцыри», – с доброй усмешкой говорила о нем тетя Люда.

Немало времени мальчик проводил и с Таней. Она отчасти с удивлением, отчасти с искренним интересом наблюдала, как этот ребенок открывает для себя новый мир – мир, хорошо знакомый большинству детей его возраста, но совершенно чуждый и неизвестный маленькому наследнику миллиардной империи. Надир понятия не имел, откуда берется молоко (впервые увидев, как доят козу, он принял это почти за колдовство и был потрясен до глубины души), никогда не видел крапивы, вообще не знал, что это такое (обжегшись, страшно испугался, решив, что его укусила ядовитая змея), никогда в жизни не ходил босиком по траве, не видел, как растут грибы, не играл в прятки, салочки и вышибалы, не, не, не… Любой пустяк, с которым он сталкивался, был для него как Америка для Колумба. И Таня с тетей Людой радостно отмечали, с какой охотой, удовольствием и любопытством мальчик погружается в эти открытия.

Планшет он почти забросил и возвращался к нему нечасто. Вместо этого у Надира появилась новая страсть. Еще года два назад Таня подарила тете домашний кинотеатр, и теперь по вечерам они или вдвоем с мальчиком, или все втроем смотрели то мультики, то любимые Танины детские фильмы. У них быстро сложился настоящий ритуал: угнездиться (с ногами! на что тетя Люда поварчивала, но, в общем, терпела) на широченном старом диване, прихватив с собой миску клубники или малины, пристроить рядом по кружке парного молока и смотреть, смотреть, смотреть… Таня испытывала от этих посиделок не меньшее наслаждение, чем Надир, она словно бы возвращалась в детство, в то безмятежно счастливое время, когда и мама, и папа были еще живы… В самый первый вечер Надир сел подальше от Тани, почти забился в противоположный угол дивана. Но с каждым днем он становился все менее насторожен, все более расслаблен, не старался отодвинуться, садился как придется и не вздрагивал, когда Таня касалась его или даже обнимала за плечи.

Накануне отъезда в Москву Таня обнаружила, что мальчик успел изрядно к ней привязаться. С утра они пошли на речку – Надир отлично плавал и очень любил купаться, так что вытащить его из воды было совсем не просто. А в этот раз, вытирая черные блестящие волосы полотенцем и размышляя, не пора ли их уже подстричь, она вдобавок, не придавая этому особого значения, сообщила, что ей нужно уехать. Надир, как обычно, выслушал ее молча и резко отвернулся, но Таня заметила, что глаза его блеснули слезами. Бросилась было утешать, попыталась обнять, он решительно вырвался, но не убежал, как иногда делал, а нахмурился и, как будто вдруг повзрослев, спросил мрачно:

– Ты насовсем?

– Надир, я вернусь, что ты!

– Вернешься? – недоверчиво переспросил он.

– Конечно, – улыбнулась Таня.

Но Надиру этого показалось недостаточно.

– Обещаешь?

Ей ничего не оставалось, как столь же серьезно сказать:

– Обещаю. Я скоро вернусь и снова буду с тобой.

И вот теперь ей предстояло каким-то образом рассказать обо всем Сергею.

Мучительное, казавшееся бесконечным ожидание все-таки завершилось – электрические цифры возвестили о наступлении означенного на табло времени прилета, и бесстрастный радиоголос возвестил наконец о прибытии рейса из Тивата. Встречающие, до того хаотично бродившие по залам аэропорта, потянулись к нужному терминалу, сгруппировались у ограждений. Таня, поспешив, вклинилась между пожилой дамой в элегантной соломенной шляпке и высоким парнем с громадным букетом белых лилий. Букет, хотя и свежий, больше напоминал веник: парень держал его цветами вниз – очень по-мужски.