Эбергард попытался стереть, всё выправить тяжелым вздохом и за утешением взглянул на Хассо — но глава управы Смородино пропал, почему-то напрямую, по траве добежал до машины и погрузился, в ярости захлопнувшись дверью.

— Даже не попрощались, — позвонил Эбергард. — Что ты так подорвался? Что-то в районе?

— На хрена ей так сказал?

Ошибся номером? Эбергард не понимал:

— Кому? Хассо, ты понял, кто тебе звонит?

— Той бабе — ты на хрена ей так сказал?! — Хассо не хотел, чтобы водитель вникал в детали.

— Вот той… Не знаю. Просто сказал… Да что ты так?

— А если бы она побежала к нему и сказала: а вот ваши, из префектуры, такой-то и такой-то… — Вторым «таким-то» Хассо называл себя, он же стоял рядом и не протестовал, получается, соглашаясь! — Сказали так и так. И что бы тогда?! — И возмутились бы заново ветераны, и для верности заплакали бы всё-таки перед Путиным — так накручивал Хассо.

— Слушай, да кому это…

— Мне!!! У меня есть обязательства. У меня есть семья. И свое будущее я — буду защищать! А ты последнее время… Короче — как хочешь. Я тебе давно говорил. Но ты меня не услышал! Всё, понял?!

Понял он, понял, Хассо теперь имеет право говорить так. Эбергард больше не шепчется с префектом в комнате отдыха, не «решает вопросы», теперь не ясно, что же он на самом деле может, то есть не ясно, кто он.

Эбергард диктовал пожелания, адвокат записывала: совместное проживание — два раза в месяц по двое суток, с пятницы до вечера воскресенья; совместный отдых: зимние каникулы — неделя, летние — месяц; сопровождение дочери на внешкольные занятия — три раза в неделю; организация и проведение дня рождения с одноклассниками — каждый второй год; празднование Нового года вместе — каждый второй год; совместное участие в крестном ходе на Пасху — каждый год (Сигилд вообще некрещеная!); в случае болезни — беспрепятственные посещения на дому; походы на родительские собрания в школе — через раз; выезд к бабушке — ежеквартально, на выходные (не вместо, а плюс к тем, что два раза в месяц).

— В случае согласия той стороны с моим графиком обязуюсь дополнительно к ежемесячным выплатам оплачивать все медицинские процедуры, кружки, репетиторов и покупку дочери одежды. Карманные расходы Эрны — тоже за мной.

Адвокат (Эбергард путался — Вероника? Лариса? — забыл, не обращался никак) дописывала:

— Могут сказать: совместное проживание нарушит учебный процесс…

— У Эрны будет своя комната, компьютер, отдельный комплект учебников, если потребуется, репетиторы.

— Готовлю исковое. Мой гонорар полторы тысячи долларов. Предоплата. — Адвокат подготовилась: что-то засеребрилось на висках, гуще выгнулись брови, прозрачная блузка открывала огромные, переполненные бюстгальтерные чашки, ярко-красные туфли, красная сумка, губы, серьезно увеличенные помадой; на дневном свету (встретились в кофейне «Чашкадругая») он познакомился с возрастом: лицо пятнистое, с какими-то впадинами и разрыхлениями, много работает, ее некому кормить, Эбергарду и хотелось, чтобы его адвокат был голодным. — Многое зависит от силы характера вашей бывшей супруги. И очень важна позиция опеки, — она не сказала про «мнение дочери», а Эбергард побоялся спросить, но отважился на:

— Это клиенту. Что скажете не клиенту?

— Если дойдете до суда, а до суда доходят самые стойкие, суд разрешает конфликт между бывшими супругами. Это обязательно! Но юридические реалии лишают обе стороны иллюзий. Часто главное в таких спорах не ребенок, а желание наказать бывшего, бывшую… В нашем случае (вы же меня наняли, теперь «мы») решение суда — это большие такие ворота. Ворота могут открыться пошире. А могут — почти сомкнуться. Узкая останется щель. Но в любом случае, — Вероника-Лариса подгребла отсчитанные им деньги и взялась пересчитывать, — никто не останется прежним после суда. — Пересчитала. — …Четырнадцать… Пятнадцать! Всё точно. Вот мой мейл. Люблю отвечать на письма. Если напишете, обязательно отвечу. Даже ночью. Я очень поздно ложусь. В два, в три…

Если вы напишете — могу и позже! С вами так легко. Но, я вижу, постоянно гнетет что-то вас…

— Дочь.

Адвокат не поверила и протяжно выдохнула:

— Не-ет. У вас — затравленные глаза. А жизнь так прекрасна! Вот я научилась жить в мире и покое с собой. А раньше не умела и через многое прошла. А теперь — радость и покой. — Сколько раз он слышал более ранние версии этой песни «необыкновенной, сильной, умной, самостоятельной, красивой, удивительно чувственной, успешной и застарело одинокой девушки». — Как-нибудь встретимся, я постараюсь выкроить время для вас и научу быть счастливым.

— Но вы, наверное, очень заняты…

— Не отвечайте за меня. Я как раз завтра утром могу. Если неудобно утром, могу вечером. Или послезавтра. Я приношу удачу. Признайтесь, — вот опять она тронула его руку, — Господи, какие у вас холодные… Признайтесь: с моим появлением в вашей жизни многое изменилось в лучшую сторону.

Хотел промолчать или кивнуть «да», ему не жалко, но почему надо всё время неправду? — неужели не хватит денег?! — а нельзя «только деньги»?!!

— Нет. И если у меня появится свободное время, я… лучше… — что он сделает с Улрике — пойдет в кино? погуляет… где теперь гуляют? что он с Улрике? — Побуду один, — и добавил, вздрогнув от неловкости, как вздрагивал в детстве, когда у героя телевизионного фильма не хватало денег заплатить за еду. — Не обижайтесь.

— Я не обижаюсь. Я обижаюсь только тогда, когда сама решаю обидеться. Меня невозможно обидеть потому, что у меня есть только одно правило — без всяких правил. Я покладистая. Из меня можно сложить любой кораблик, и он поплывет. Но всё равно…

— Никому не нужны, — последнее время ему всех хотелось унижать; отмщение — кому?

— Да нет, — вот и споткнулась она, и поискала что-то рукой вокруг губ. — Или — да. Я уже привыкла жить одна. Это… особое состояние, — ей хватит, ухожу. — Возьмите справку из психдиспансера, что не стоите на учете. Характеристику с места работы. Свидетельство о рождении дочери. Узнайте, как ее дела в школе. Надеюсь, учителя вами очарованы. Как и все. Вспомню что еще — напишу.

Поехал в будущую квартиру отдать деньги хохлам — долго не открывали, грохот и сверление в дальних комнатах; не пригласили «походить» полюбоваться: безупречные углы и швы междуплиточные; Эбергарда не знали, знали «хозяйку» — Улрике; лишь минуту постоял за порогом, смотря в чрево своего будущего, на возникшие плавно загибающиеся стены, проступающие черты комнат, — и чуял твердое обещание: всё скоро изменится, — и набирал, набирал, звонил Эрне — и с разгона набрал Сигилд:

— Почему Эрна не берет трубку? Я уже час звоню.

— Если бы ты интересовался жизнью дочери, ты бы знал: она в бассейне. До пяти.

— Я отвезу ее домой.

— Я не разрешаю. Она прекрасно доберется сама на троллейбусе.

— С мокрой головой? Слушай, какая необходимость, чтобы девочка в двенадцать лет одна…