— Не ори на меня! Ее заберет мой муж.

— Скоро суд тебе…

Не услышала, отключилась — он же отключался, делал больно — теперь ее черед!

Господи, господи, как он мог выбрать ее, столько прожить?!

Здравствуй, Эрна, я… Успеваем: у стены, где над лавочками прибиты, привинчены, развешены фены — мимо — еще пятнадцать минут, дрогнули напуганные стрелки; сквозь стекло, там, за «лягушатником» с беременными и матерями грудных ихтиандров, ближние, дальние дорожки — одни шапочки, вот эта? Нет? Слишком далеко. Хрипят старцы тренеры и заламывают руки: вот так, вот так загребать: и раз! раз! раз!.. Сразу забрать у нее номерок гардероба, чтоб не успела подумать «не надо», обнять, поцеловать, и — давай номерок; посушим волосы; мужчин осмотрел, проверил в буфете: нет, и этот — нет, а тот вообще чей-то дед (урода не запомнил, туповатая такая морда, вперед брюшко); закрепился возле дежурной (проверяла абонементы, зазывая: «Покупаем бахилы!»), на выходе из раздевалок, первым, по справедливости занял очередь — так давно не видел Эрну, и затрясло: а теперь увижу — моя дочь сейчас выбежит, как вон та девчонка, не выдерживал и всё-таки оглядывался; да нет никого, работает же где-то урод, зачем срываться ему ради мелочной этой… уже всё, всё, успел — первый! — ну, еще дернулись стрелки, почти!..

Урода он узнал сразу, сорвался, лопнул трос, и двинулся навстречу, не успевая думать; урод осматривал одевающихся, обувающихся, равнодушно и щекасто посматривая вокруг, такие ребята любят прижимать к пузу барсетки и сосредоточенно чистить фисташки и ходят так, словно им натирают трусы. Не груби. Как бы ни хотелось, как бы давно к этому ни шло… Что бы ни случилось, решается не здесь. Побеждают терпение, настойчивость. И ресурс. Вы Федор? Я отвезу Эрну сам.

— …Ты — Федя? — ушел звук, сам весь растворился в нетерпеливом редчайшем счастье застать зло в человеческом, уязвимом для боли облике.

Урод вытянул свою конечность — пожми, подержал невстреченной и убрал.

— Я отвезу Эрну домой.

— Не, — это сказал урод, — я сам ее отвезу.

Эбергард схватил его за горло, толкнул, потащил вон мимо вскочивших мамаш, охнувшей буфетчицы, срывая и отбрасывая упирающиеся руки, вытесняя за двери, по ступенькам…

— Ты че? — отпрыгнул урод и строил из себя что-то серьезное, выставив кулаки. — Че ты?

— Это моя дочь!

— Ты бросил ее. — Вот она, подлая дрессировка, готовность поиграть в «нового папу», воспитала Сигилд животное; они потолкались, по-пацанячьи жмурясь, и наконец Эбергард как следует попал кулаком — в морду! — Да я тебя посажу!!! — отскочил урод и начал щупать скулу. — Иду сейчас в травмпункт. Получаю справку. Заявляю в милицию. Я тебя посажу.

— Ты хоть раз в жизни видел — живого милиционера? — Эбергард не смотрел на него, от парковки неслась, огибая лужи, Сигилд, распахнув пасть, изготавливаясь к утробному визгу, — результат должен быть гарантирован удвоенными усилиями, гардеробный номерок получат они… Руки воняли чужими лосьонами, кремами, мазями, сколько надо втереть, вылить на себя с утра, чтобы до сих пор так… убрав руки подальше от лица, на еще подрагивающих ногах он побрел к машине — Павел Валентинович высился у машины нем и недвижим — видел.

— Есть влажные салфетки? Давайте в префектуру, — Эбергард оттирал руки — всё равно воняло, охренеть; так, Леха Савичев, вот кто в районе Николо-Ямское заведует социалкой. — Леха, твой спорткомплекс на Союзной? Позвони, есть там видеонаблюдение на входе? Пусть сбой какой-нибудь на последние полчаса, всё случайно сотрется… Потом заеду, поблагодарю… Да, еду на совещание по детским, твою мать, садикам… Павел Валентинович, больше нет салфеток?

Убить? Да, мог бы. Всё это огромное время ждал — именно этого. Теперь порассказывают Эрне. А может, Сигилд наконец что-то поймет…

— Дурак, — прошептал Эбергард.

Мыл руки, намыливал, мыл и сушил, мыл еще, Жанна принесла флакон посудомоечной химии и вязкое, длящееся, зеленое нацедила ему в ладонь…

— Уволили новую девочку-секретаря.

— Ту, что хитрая?

— Как начинал орать: пропустите каждое мое поручение через сердце! — в обморок падала.

— А сегодня?

— Велел в комнате, где население принимают, стеклянную стену поставить. Чтобы зараза от посетителей в префектуру не шла. И четыре кварцевые лампы для обеззараживания, — и протянула полотенце. — Отмылось?

Украдкой прочел (сообщение от Фрица: «Говорят, папу после майских вынесут») и мобильник убил — в префектуре уже уволили за звуковые сигналы Антонову из социалки, а главспеца из управления землепользования — за кашель на коллегии. Совещание обыденное, еженедельное вел Гаврилов — зам вицепремьера Левкина, монстр брезгливо оглядывал строительный сброд. Строители (хозяева их решали вопросы напрямую с мэром или Лидой, монстру их не сожрать) подтягивались долго, шумно оправдывали опоздания (обнаруживая насморк, не снимая кожанок, попахивая табаком, а то и спиртным); кто покруче, присылали профессиональных «присутствующих», заседателей-сидельцев — гнусавых, очкариков в несерьезных вязаных кофтах, привычных занудно спорить; кто слабей — присутствовали пузато и самолично или направляли «представлять компанию» позолоченных сынков старшеклассного лондонского вида; там и сям высовывались кавказские горбоносости и поседевшие базарные кудри, не утихали перешептывания и междоусобная грызня, заливались запоздало погашаемые телефонные пиликанья, и перстни посверкивали со всех сторон — монстр еле сдерживался, багровел, пух, но уволить здесь мог только понурых своих.

Гаврилов (каждый день, в каждом округе, годами) любую свою мысль «доносил», используя шесть фраз: «Ну, давайте», «Надо усиливаться», «Усиливайтесь там», «Круглосуточно организуйте работу», и — предназначенное для пробития толстых, бывалых, зажравшихся и обнаглевших кож: «Что? Я что-то ничего не понял» и «Это другой разговор, это я понял».

Указательный палец Гаврилова полз по «срокам» в еженедельной сводке, строители замогильно «подтверждали», некоторые — даже слегка приподнимая зад:

— Будет. Обеспечим. Тридцать первого декабря, в двадцать четыре ноль-ноль сдадим, — и все знали: невыполнимо.

Гаврилов — бу-бу-бу:

— Сколько каменщиков работает? Да у тебя там за неделю ничего не сдвинулось, торчат четыре штыря арматуры, и всё! Вы мне физически покажите свое рвение. Когда тепло дашь? Организуй круглосуточную работу! А если не успеете, мы вас под мэра поставим!

— Подтверждаю.

— Это другой разговор, это я понял. Вопросы? Заканчиваем.

Строители уже на «вопросы?» вскочили, как от пожара или наводнения, нашествия крыс, отпихивая стулья (не жалея затребованный монстром художественный паркет), давясь в дверях, влезая в не доверенные гардеробу куртки, делясь сигаретами, прихватывая со стола бутылки с водой; монстр согнул к себе микрофонную вздыбленную змейку:

— Сотрудникам префектуры — задержаться.