Если бы Людовик XVI полностью доверился Тюрго и без колебаний следовал его советам, весьма вероятно, что король уберег бы свою страну от революции. Увы, Тюрго оставался министром меньше двух лет. Его холодная, довольно покровительственная манера общения часто восстанавливала против него людей. «Месье Тюрго, – печально заметил король, – заставляет всех не любить его». То же самое он прекрасно мог бы сказать и о себе, но в случае с Тюрго было и другое. Королеву, во-первых, возмущали постоянные ограничения, которые Тюрго накладывал на привычное ей мотовство, а во-вторых, ее привел в ярость отказ Тюрго сделать министром ее фаворита герцога де Шуазёля, человека проавстрийских взглядов. Банкиры и сборщики налогов видели серьезную угрозу своим доходам; знать и парижский парламент, численность которого король сократил, ненавидели Тюрго за наступление на их привилегии; фермеры – за попытки ввести полностью свободную торговлю. Зависть подчиненных сделала остальное. 12 мая 1776 г. Тюрго приказали подать в отставку. Он дожил до того, чтобы увидеть, как всю его работу загубили, злоупотребления, с которыми он боролся, сознательно восстановили, а Францию вывели на дорогу к самой большой катастрофе в истории страны.

Однако 1776 год вошел в историю не только отставкой Тюрго. Принимая во внимание потери Франции после Семилетней войны за Атлантическим океаном, неудивительно, что французы, начиная с самого короля, поддержали Американскую революцию. Некоторое время они тайно отправляли восставшим оружие и провиант. Вскоре после подписания Декларации независимости Бенджамин Франклин прибыл в Париж в качестве первого американского посла во Франции. Его имя уже было широко известно; ему оказали горячий прием и немедленно приняли в члены Академии наук. Он, естественно, встретился с Вольтером. Два старых человека открыто обнялись под восторженные аплодисменты публики. Поначалу Франция воздерживалась от активного участия в военных действиях, но в декабре 1777 г., вдохновившись капитуляцией британского генерала Джона Бергойна с армией в 6200 человек после двух сражений при Саратоге, Людовик подписал договор о союзе, признающий американскую независимость, и официально вступил в войну. Два последующих года французская армия численностью 7000 человек (значительно больше, чем было в распоряжении Вашингтона) под командованием генерала Жан-Батиста де Рошамбо, которому талантливо помогал двадцатитрехлетний маркиз де Лафайет[113], сражалась на стороне будущего президента. А французский флот успешно противодействовал британскому в освобождении лорда Корнуоллиса, который в итоге капитулировал после осады Йорктауна.

Казалось, будто ситуация полностью изменилась к лучшему. Британия больше не господствовала на море, а французы отличились как поборники свободы. Однако они погрязли в долгах, каких не имели никогда раньше, причем до такой степени, что пришлось призвать на помощь иностранца. Это был Жак Неккер – угрюмый, умелый и безмерно богатый швейцарский банкир. Его назначили генеральным директором финансов (он не мог стать контролером, потому что был протестантом), теперь он принял полномочия Тюрго. Его жена и дочь, Сюзанна Кюршо и Жермена де Сталь, были не менее знамениты, чем он, но гораздо более интересны: Сюзанна своим прославленным salon, Жермена в будущем замечательными сочинениями, всепроникающим романтизмом и политической восторженностью. В течение четырех лет, с 1777-го по 1781 г., Неккер единолично отвечал за богатство Франции. В 1781 г. он опубликовал Compte rendu au roi («Доклад королю»), первый в истории человечества общедоступный отчет о состоянии государственных финансов. Публикация совершенно неожиданно получила огромный успех, впервые в жизни приобщив многих людей к экономике. К сожалению, этот отчет был наглой ложью. Тогда как дефицит в действительности составлял примерно 46 миллионов ливров, Неккер объявил, что страна должна 10 миллионов, тем самым сознательно внушив королю и его подданным ложное чувство покоя, вместо того чтобы пробудить в них ощущение опасности.

Очень скоро он тоже потерял должность – не потому, что сочинял отчеты, а вследствие дворцовых интриг, как и Тюрго. В 1787 г. его выслали на 40 лье[114] от Парижа. Судьба его преемника Шарля Александра де Калонна сложилась ничуть не лучше: он, кроме прочего, предложил новый налог на землю, который должен был взиматься со знати и духовенства, за что был незамедлительно снят с должности. Преемник Калонна Ломени де Бриенн, архиепископ Тулузы, был абсолютно беспринципным и, вероятно, агностическим прелатом. Парламент ненавидел его даже больше, чем других. Людовик в отчаянии вернул Неккера, который, по крайней мере, имел дар внушать уверенность, даже когда для уверенности не было никаких оснований. Неккер начал со щедрого жеста – сделал казначейству подарок в два миллиона ливров из собственных средств. Это всех взбодрило, и ему удалось продержаться немного дольше. Однако письмена на стене[115] уже появились – не только для него, но и для всей Франции.

Генеральные штаты, состоявшие из трех сословий (аристократии, духовенства и всех остальных) последний раз созывались 175 лет тому назад, в 1614 г. Новый созыв этого органа так долго откладывали в основном потому, что он не имел собственных полномочий. По существу, Генеральные штаты являлись совещательным органом при короле, который не нуждался в советах больше ста пятидесяти лет. Но теперь, 5 мая 1789 г., такая необходимость возникла – требовался решительный шаг. Становилось все очевиднее, что нечто прогнило во Французском государстве.

Так в чем же проблема? Франция по-прежнему являлась самой мощной державой в Европе с населением 26 миллионов человек (Англия могла похвастать лишь 12 миллионами). Недавно она внесла значительный вклад в победу Соединенных Штатов в Войне за независимость. Репутация Франции никогда не была такой высокой, как в тот момент, ее культурное влияние быстро распространялось по всему континенту. Почему тогда вся страна так кипела от недовольства? Прежде всего потому, что она чувствовала, что монархия ее подвела. Не то чтобы французы были антимонархистами, вовсе нет. Однако они надеялись, что король будет на их стороне, защитит и от алчных сборщиков налогов, и от аристократов. Вместо этого, решив жить в Версале, он отрезал себя от своего народа, а собрав вокруг себя дворян, оторвал их от земли, которой они владели, и от крестьян, о которых они должны заботиться. А ведь была еще и церковь. Из всего населения примерно в 26 миллионов человек духовенство насчитывало меньше 100 000 и владело десятой частью территории, а это оплот сказочного богатства, очень малая часть которого доходила до приходов. Церковь облагала крестьян церковной десятиной на урожай, но сама, как и аристократия, в основном была ограждена от налогов. Существовало добровольное пожертвование церкви государству один раз в пять лет, однако размер пожертвования определялся собраниями самого духовенства и редко составлял значимую сумму. Кардиналы и епископы жили как боевые петухи, нередко шокируя верующих, особенно низшее духовенство. Похоже, они не осознавали, что на дворе эпоха Просвещения, и теперь им требуется соперничать с сочинениями Вольтера, Руссо и Encyclopédistes (энциклопедистов). Между тем во многих регионах Франции крестьяне страдали от ужасающей нищеты, ходили в лохмотьях, босиком, выглядели, согласно Тобайасу Смоллетту, как «изголодавшиеся пугала» – их давили налоги, от которых была освобождена аристократия.