Когда со вторым письмом папы ознакомили общественность, оно, естественно, возбудило у парижан антиклерикальные настроения. Снова начались повсеместные массовые беспорядки. В саду Пале-Рояля сожгли чучело, изображающее папу, в монастыри врывались и насиловали монахинь, в окно кареты папского нунция бросили отрезанную голову, толпа снесла двери церкви Сен-Сюльпис и заставила органиста играть революционную песню «Ça ira»[120]. Людовику приказали уволить нового духовника и заклеймили короля как предателя за неподчинение закону Франции посредством получения причастия от священника, лояльного папе, а не своему государству. Когда в Пасху Людовик с семьей попытался поехать из Тюильри на службу в Сен-Клу, обнаружилось, что ворота не открываются. Несмотря на все усилия Лафайета, толпа категорически отказалась выпустить королевскую карету. Почти два часа они были вынуждены ждать, пока им позволили вернуться во дворец, королеве с трудом удалось успокоить рыдающего дофина.

К этому моменту Людовик осознал, что никогда не сможет примириться с революцией, а революция никогда не примет его. Король помнил и совет Мирабо: если у него получится добраться до расположения своей армии на границе, то, возможно, ему удастся убедить австрийского императора (все-таки он приходился ему зятем) начать вооруженное вторжение во Францию. Король Испании тоже, конечно, не откажется помочь. Едва ли стоит говорить, что Мария-Антуанетта с энтузиазмом поддержала эту идею, единственная проблема состояла в том, чтобы найти способ воплотить ее в действительность. Дворец в Тюильри, как уже убедилась королевская семья, строго охранялся, несколько слуг подозревались в том, что они являются платными осведомителями. В распоряжении короля находилось слишком мало наличных денег, а королева не могла продать ничего из драгоценностей, чтобы не вызвать подозрений. Если у семьи (а Людовик твердо решил, что им не следует разделяться) получится ускользнуть, то им потребуется любая помощь.

И тут (это казалось почти чудом) в нужное время появился нужный человек. Им стал Аксель фон Ферзен, высокий и поразительно красивый шведский аристократ, служивший под началом генерала Рошамбо в Америке, теперь он являлся специальным представителем своей страны при французском дворе. Ферзен стал близким другом королевы, регулярно посещал ее воскресные карточные вечера; естественно, при дворе говорили, что он ее любовник, и такие слухи вполне могли быть правдивыми. Ферзен тоже видел, что королевской семье нужно бежать из Парижа, и сразу предложил одолжить необходимые деньги. Он также пообещал найти карету, достаточно просторную, чтобы в ней поместились король, королева, их дети, сестра короля Елизавета и воспитательница королевских детей герцогиня де Турзель. Побег назначили на понедельник 20 июня 1791 г. В 23:15 вечера, в момент смены караула, пятеро человек выскользнули в боковой выход, поверх другой одежды у дофина было длинное платье, как у девочки. Еще полчаса они ожидали королеву, наконец она появилась, и Ферзен, одетый как обычный возница, повез их в назначенное место встречи у театра Порт-Сен-Мартен, где их ждал тяжелый экипаж[121], чтобы доставить в Монтмеди, хорошо укрепленную крепость роялистов на северо-восточной границе Франции.

Побег королевской семьи обнаружился на следующее утро, когда один из valets de chambre (камердинеров) пришел будить короля и нашел кровать пустой. Немедленно объявили тревогу, в разных направлениях поскакали поисковые отряды. Это была, во-первых, погоня, а во-вторых, гонка на скорость, чтобы арестовать беглецов до того, как они окажутся в безопасности. К несчастью для королевской семьи, их карета двигалась мучительно медленно: по изрытым ямами провинциальным дорогам хорошо, если они делали пять миль в час, самое большее – десять [8–16 км/ч]. Через двадцать четыре часа езды в ужасном дискомфорте в самый жаркий сезон года они добрались до маленькой деревушки Варенн, но, увы, там их уже ждали. Во время предыдущей остановки в Клермон-ан-Аргоне, где они меняли лошадей, Людовика узнал по портрету на купюре[122] молодой почтмейстер, некий Жан-Батист Друэ. По совету жены в тот момент Друэ ничего не сказал, но немного погодя, почувствовав уверенность в своей правоте, он с другом поскакал в погоню. Они обогнали королевскую карету, а в Варенне предупредили местного бакалейщика с подходящей фамилией Sauce[123]. Карету остановили, и пассажиров провели в магазин. Бакалейщик тем временем послал записку местному судье Жаку Дестезу, который жил в Версале и часто видел короля и королеву. Дестез сразу узнал монаршую семью и пал на колени. «Да, – сказал Людовик, – я действительно ваш король». Перед рассветом прибыли два офицера. Они привезли дерективу от Национального собрания, приказывающую беглецам немедленно возвращаться в Париж. Они не смогли ехать дальше. Попытка побега провалилась.

Путешествие домой стало кошмаром. Из-за июньского солнца, бьющего в черную крышу кареты, жара внутри была практически невыносимой, а яростные толпы на всем протяжении пути, орущие и плюющие, бьющие кулаками по бокам кареты, не позволяли открыть окна. Когда они достигли Порт-а-Бенсона, в карету с королевской семьей сели два члена Собрания, королеве пришлось взять дофина на колени, а духоты заметно прибавилось. Один из них, Жером Петион, по крайней мере частично ответил на вопрос, который сам собой должен приходить в голову:

Мы оставались в карете целых двенадцать часов, ни разу не выходя на воздух. Меня особенно удивило, что ни королева, ни мадам Елизавета, ни мадам Турзель не выказывали желания выйти. Дофин два-три раза хотел писать. Король сам расстегивал ему брюки и подставлял большую серебряную чашу.

Только через пять дней такой пытки королевская семья приехала обратно в Париж, измученная и униженная. Люди стучали по карете и выкрикивали оскорбления, пока они наконец не въехали в Тюильри. Там, по крайней мере на время, они оказались в безопасности, но теперь они уже были сломлены физически и морально. В них не осталось боевого духа.

Вскоре после попытки побега в Варенн светоч дипломатического комитета Законодательного собрания Жак Пьер Бриссо составил петицию, утверждающую, что своим побегом Людовик XVI фактически низложил себя как монарх. В воскресенье 17 июля 1791 г. огромные толпы людей сошлись на Марсовом поле, чтобы петицию подписать, а во многих случаях просто поставить не совсем твердый крестик. Конечно, произносились речи. Первым выступил Камиль Демулен, а потом громадный, с изрытым оспой лицом, молодой революционер, чья звезда быстро поднималась на небосклоне, Жорж Дантон. Однако очень скоро собрание вышло из-под контроля. Была вызвана Национальная гвардия, ее встретили градом камней. В попытке восстановить порядок Лафайет приказал гвардейцам сделать несколько выстрелов в воздух, но сборище (а это было именно сборище) даже не обратило внимания. Тогда он отдал приказ стрелять в толпу. Примерно пятьдесят демонстрантов упали замертво. Порядок быстро был восстановлен, но Лафайета уже никогда не простили. Демулен скрылся. Дантон, на котором лежала основная вина за беспорядки, бежал в Англию до конца лета.