40

— От него нет вестей? Ну конечно же нет, — сказала мама.

Было уже поздно. Папа ушел спать. Мы сидели на террасе с двумя чашками чая. Мама хотела попробовать чай со вкусом лакрицы — говорят, он помогает при боли в мышцах и сухожилиях. Она всегда пробовала разные чаи, и хотя немногие из них оказывались действительно эффективными, мне нравился аромат корицы в расслабленной атмосфере террасы. Я прижала чашку к груди и покачала головой.

От него не было никаких вестей.

Не нужно было маме произносить его имя.

— Ну… — сказала она и замолчала.

— По словам Констанции, Раф отказывается говорить об этом. О чем угодно, только не о Джеке.

— Они обручились? Констанция и Раф.

— Да.

— Это чудесно. Я бы ни за что не поверила, что Констанция будет первой из вашей маленькой компании.

— Ты имеешь в виду, что она первой выйдет замуж?

— Я бы поставила на Эми.

— Эми — это вряд ли, мам.

— Ты по-прежнему хранишь дневник его дедушки? — спросила она, меняя тему разговора.

Я кивнула. У меня не было адреса Джека. Пришлось оставить дневник у себя.

Она отхлебнула свой чай. Я тоже. Мне было почти безразлично. У меня на коленях лежал журнал «Вог», и я периодически перелистывала страницы. Мама же вырезала воскресный кроссворд из «Таймс» и прикрепила его к дощечке с зажимом, которую носила с собой именно для этой цели. Было воскресенье, и я должна была бы уже ехать в поезде до Манхэттена, если бы понедельник не сделали выходным в честь Дня Колумба. Я планировала уехать рано утром, а после обеда отправиться на работу.

— Тебе нравятся такие блейзеры? — спросила я маму и показала ей страницу журнала. Она приложила сложенные очки к глазам и взглянула на фотографии. Мы всегда так делали. Всегда обсуждали одежду, даже в самый критический период наших отношений, когда я училась в школе. Одним из светлых моментов после моего возвращения из Парижа стал шопинг с мамой — мы выбирали мне деловой гардероб. Она любила приезжать в Нью-Йорк, чтобы встретиться с дочерью за обедом. Это были хорошие деньки.

— Мне никогда особо не нравились блейзеры, — сказала мама, опуская очки и снова принимаясь за борьбу с кроссвордом. — Они напоминают униформу католических школьниц. Я понимаю, почему они нравятся людям, но только не мне.

— У меня есть бежевый, но я почти его не ношу.

— Трудно найти повод надеть блейзер.

Я перевернула еще несколько страниц. Мама сделала глоток чая.

— Тебе понравился чай? — спросила она.

— Не очень. А тебе?

— Слишком лакричный.

— Зато полезен для суставов и сухожилий.

Мама дотянулась до столика рядом со стулом, взяла пульт и включила газовый камин в углу террасы. Он тут же воспламенился. Ей нравилась газовая печь. Она говорила, что рядом с ней чувствует себя как пионер. Мне всегда казалось, что больше всего ей нравится контраст холодного стекла и теплой комнаты.

Мама улыбнулась огню и убрала кроссворд с коленей.

— Я не рассказывала тебе о своей войне за тыквы? — спросила она. — Не знаю, почему я вспомнила об этом именно сейчас, наверное, дело во времени года.

— Нет, мам. Война за тыквы?

— О, это звучит драматичнее, чем было на самом деле. Но я боролась за тыквы вместе с несколькими моими подружками. Мы тогда были, наверное, классе в седьмом. Болтали о том, как мальчишки бессовестно бьют тыквы, в то время как мы потратили уйму времени на вырезание узоров на них. Ты уверена, что я тебе этого не рассказывала?

Я восхищенно кивнула.

— Кажется, это была моя идея. Я подговорила всех подруг воткнуть булавки в тыквы изнутри, чтобы каждый фонарь-Джек стал колючим, как дикобраз. Даже не помню, откуда у меня появилась эта идея… Может, вычитала где-то. Во всяком случае, это была война между нами и тремя воображаемыми мальчишками… Мальчишками, которые ломали наши тыквы. Мы представили себе, как они прошмыгивают к нам на пороги, тянутся за тыквами и отпрыгивают, потому что те больно колются. Дьявольская идея на самом деле. Каждая ночь без происшествий служила доказательством нашей изобретательности. Было и правда очень весело. Каждый день мы встречались в школе, чтобы доложить, как наши тыквы пережили предыдущую ночь. Тогда я впервые стала лидером… Борьба с терроризмом, как тебе?

— Мама, да ты мятежница! И что, тыквы дожили до Хэллоуина?

— В итоге мы сами их раздавили. Я всегда мечтала сделать это. Однажды мы созвонились и решили разбить их. Мы надели садовые перчатки, чтобы взять тыквы в руки, а затем разломали. Думаю, нам не хватало того самого мальчишеского озорства. Я понятия не имела, зачем мы это делаем.

— Вы хоть убрали после себя?

— Нет конечно, нет. Мы были мелкими ленивыми врединами! Мой папа указал мне на кусок тыквы, прежде чем я успела рассказать ему, что произошло. Помню, когда я ему все это объясняла, он смотрел на меня как на обезумевшую.

— Думаю, ты защищала свою девственность, мам! Все это звучит очень по-фрейдистски.

— Знаешь, а я точно так же думала! — сказала она и расхохоталась. — Всегда считала именно так. Мужской натиск и женское сопротивление! Кажется, я никому не рассказывала эту историю. До чего же странно, что она пришла мне на ум.

— Почему именно сегодня?

Она пожала плечами, явно радуясь такому воспоминанию.

— А почему бы и не сегодня? Я тоже думала о Джеке. Конечно, я с ним не знакома, но что если он, как и мы с девочками, решил разбить тыкву, прежде чем кто-то другой сделает это? Иногда легче разрушить что-то, нежели защитить. В этом есть смысл?

— Есть, мам, но мы не должны пытаться выяснить мотивы Джека. Скажем так, того, что случилось, не изменить, поэтому я хочу просто отпустить его. Что было, то было. Это все, чего мне хочется.

Мама кивнула. Ткнув пальцем в пульт управления, она увеличила температуру в камине. Затем взяла кроссворд и положила его на колено.

— Мне не нравится этот чай, — сказала она.

— Мне тоже.

— Моим суставам ничуть не лучше.

— Разве в жизни не всегда так? — спросила я.

41

Все, чем ты занимаешься, — это работа. Это становится ответом на все вопросы. Встаешь на рассвете, идешь в душ, делаешь макияж, расчесываешь волосы, подстриженные так, чтобы ты легко вписывалась в изысканное общество, а одежда в твоем шкафу создает образ… трудоголика. Ты прекрасно знаешь, что это полный абсурд, но при взгляде на такой гардероб только это и приходит в голову. Все, чего тебе хочется, — это в основном красивый наряд, не безвкусный, а способный при необходимости превратиться в нечто шикарное и провокационное. Глядясь в зеркало в своей квартире — квартире, в которой бывает либо невыносимо жарко, либо невероятно холодно, — ты красишься и думаешь: «Почему в Нью-Йорке я чувствую себя несчастной? Почему я не могу насладиться молодостью и свободой в одном из самых величественных городов мира?» В этом Джек был неправ. Нью-Йорк нельзя назвать тюрьмой, построенной самими заключенными. Нет, нет, это нечто богатое, веселое и праздничное, нечто иногда отчаянное и пугающее, своеобразный край мира, и тебе нравится знать, что ты — его часть, что ты отвоевала себе крохотное местечко под солнцем.