— Что это? — тихо спросила Паола.

— Кровь трупоедов.

— Зачем?

— Видишь, — лекарка ткнула пальцем в Таграново порванное плечо, — покусали его. И на ногах тоже. У трупоедов укусы гнилые, долго не заживают. На их же крови снадобье варить надо, тогда хорошо.

Бабка наложила последние стежки, бросила кривую иглу в угли жаровни. Велела Паоле:

— Живей мажь, помогать станешь.

Засуетилась, выкладывая в рядок пучки трав, амулеты, какие-то кости, камушки, кусочки тусклого металла — похоже на серебро, мимоходом отметила Паола.

Мази хватило как раз, на последнюю царапину. Паола соскребла остатки с донышка. Показала бабке пустую миску:

— Все.

— Хватило?

— Да, как раз.

— Ну и ладно. Иди сюда, гляди.

Лекарка расстелила на полу кусок чистого полотна, торжественно водрузила в центре круглый черный камень с выемкой посередине. Дала Паоле увесистый пестик из такого же черного камня, высыпала ворох трав:

— Перетирай. Быстро, нам успеть надо, пока кровь не свернулась. А ты, — подскочила к неловко шевельнувшемуся Таграну, — пойдем, уложу.

Воин мотнул головой:

— Я лучше здесь.

Сделал движение лечь, вошедшая Сай подхватила под локоть:

— Не здесь, тебя укутать нужно! Да пошевелись же ты немного!

— Моя близко, — бросила Паола, — дойдет.

Бабка фыркнула, подхватила Таграна под другую руку:

— Слышал, парень? Давай, два шага прошагай уж как-нибудь!

Паола чихнула: травяная пыль забивала нос. Пестик лег в ладонь неожиданно ловко, сразу вспомнилось, как мама сажала маленькую Олу толочь ягоды шиповника. Шиповник рос за домом, и перед крыльцом, и под окном, Ола собирала ягоды, лезла на крышу и ссыпала их в стоящий на солнечном местечке противень. Несколько дней лазила ворошить, пока не просохнут, а потом брала ступку и пестик и усаживалась толочь. «Кто пьет шиповник, никогда не болеет», — говорила мама.

Перетирать бабкины травы было куда легче, чем твердые, норовящие выпрыгнуть из-под пестика ягоды. Руки Паолы работали сами; она же тем временем глядела, как лекарка и шаманка укладывают Таграна в ее постель, укутывают ее меховым одеялом, а сверху кидают еще и бабкино лоскутное. Как Сай заваривает травы и поит воина горячим отваром, а потом садится в изголовье и начинает нашептывать чары-заговоры. Как бабка пристраивает на жаровню широкую чашу, изрисованную по бокам непонятными знаками, льет в нее орочью темную кровь, мешает деревянной мешалкой, напевая заклятие: три круга посолонь, один противосолонь, то амулетом поверху проведет, то камень в чашу кинет, то уголек из принесенной Сай жмени — «от громового дерева», вспомнила Паола.

— Траву!

Паола подскочила от резкой лекаркиной команды. Подхватила миску с перетертым, порадовавшись: надо же, как раз успела закончить.

— Вот.

— Сыпь!

Мешалка в бабкиной руке заходила быстрей, темное варево закрутилось водоворотом, густея на глазах. Другой рукой бабка нашарила пучок сухой травы, сунула в жаровню. Взметнулось пламя, облизало бока миски и опало.

— Ухххх, — выдохнула лекарка. — Успели.

Тагран выздоравливал медленно и трудно. Первые дни трясся в лихорадке, бредил, а приходя в себя, хрипло и зло ругался. Но бабкина мазь и правда стоила затраченных на нее усилий: укусы не загноились, воспаленная багровая пухлость скоро с них спала, варвар перестал гореть в жару, и лекарка сказала с облегченным вздохом:

— Теперь встанет.

Но пока Тагран вставал только с помощью бабки и Сай, едва передвигая ноги и обливаясь холодным ознобным потом. И собственная слабость была ему откровенно ненавистна.

Паола думала, она представляет, насколько невыносим болеющий воин. Оказалось — нет. Тагран огрызался на каждую попытку помочь, рычал на каждый взгляд, в котором ему чудилась жалость. Бабка и Сай, обе острые на язык, в долгу не оставались, так что жизнь стала, на вкус Паолы, чересчур шумной.

— Ты на него не обижайся, — сказала как-то Сай, когда Паола сбежала от очередной перебранки за дверь.

— Я не обижаюсь, просто по тишине соскучилась. — Паола не оглянулась на шаманку: взгляд зацепился за багровую полосу облаков у самого горизонта и никак не мог оторваться. Будто пожар в небе…

— Он глупый. Все воины глупые, когда болеют.

— Я знаю. — Паола невольно улыбнулась. — Помню. Он, наверное, хороший воин.

— Лучший! — жарко заверила Сай.

— А говоришь, не любишь, — поддразнила Паола. В голосе шаманки ей услышалось больше, чем просто дружеское чувство.

— Глупо любить того, с кем не будешь вместе, — серьезно ответила шаманка. — Я бы и рада, но он не моя судьба, и я — не его. Не хочу нам с ним лишней боли. Лучше просто дружить.

— Мудрая Сай. — Паола хихикнула. — Хорошо знать суженого заранее. Я тоже так хочу.

Шаманка слегка пожала плечами:

— Я не знаю. Никто не знает. Не-судьбу определить можно, а судьба — она просто приходит. Не поспоришь и не убежишь. Ты вечером напомни, расскажу, как бывает.

— А сейчас?

— Некогда, — отмахнулась Сай. Подхватила гревшийся в углях очага медный котел, нырнула за занавеску. До Паолы долетел обрывок Таграновой ругани.

Девушка присела у очага, протянула руки к горячим углям. Подумала; так странно. Дом из войлока, постель на полу, очаг на улице. Хлеб приносят из становища женщины, и что за хлеб — тонкие, тряпочного вида лепешки и рвутся, как тряпка. И хранятся хоть сколько. Мясо вялят на солнце или коптят в дыму, а потом так и едят — это тоже если в дорогу или хранить надо. А свежее жарят прямо в углях, очень даже вкусно. Сыр похож на отжатый спрессованный творог, только соленый сильно. Но это хорошо, смело можно в дорогу брать, не испортится. Бражку гонят из кобыльего молока. Вот казалось бы, что там в молоке может быть? А Сай говорит, крепкая бражка, воинов с ног валит.

Все не как у людей. А все равно — люди как люди. Такие… обыкновенные! Понятные, куда понятней тех же гномов.

С тех пор, как постель Паолы занял Тагран, она спала с шаманкой. Девушки взяли в привычку болтать по вечерам; бабка ругалась, мол, мешаете, балаболки, но всерьез не сердилась. Так, для порядка. Паола полюбила эти вечера: на каждое «так бывает» у мудрой Сай находилась история, и с каждой такой историей Паола все больше узнавала о жизни в степи.

— Так вот, — начала Сай, — про судьбу и не-судьбу. Оно по-разному бывает, но знаешь, когда у меня будет дочь, я ей что расскажу? Про одну глупую красавицу, которая ждала судьбу. Отказывала тем, кто звал ее за себя, хоть там были и вожди, и великие воины. Думала, судьба — это счастье, и надо ждать.