в моем аквариуме еще живой, как я не увидел этого сразу, — без сомнений подумал я, и, оторвав взгляд от неба, опять повернулся к мальчику. — Зачем на нем эта форма? Сейчас ведь каникулы, да и дети такую уже давно не носят. На ногах вьетнамские кеды „Два мяча“… Странный ребенок».

— Я же сказал тебе, я не ребенок, — настойчиво произнес он, и мне тут же сделалось явным, что не только глаза, но и голос мальчика был очень взрослым. Даже, скорее, старческим. Он не был грубым, не был мужским, нет, в нем присутствовали выраженные скрипучие грудные нотки, придававшие ему какую-то неестественность, вступавшую в противоречие с внешним обликом ребенка.

— Кто же ты? — спросил я.

— Синтах, — ответил он и, словно дурачась, скакнул на камне одной ногой. — Меня чаще называют Ем Вож Ики3, но мне больше нравится имя Синтах. Поэтому лучше, чтобы ты называл меня именно так. Я — лонг4 и существую намного дольше, чем весь твой род.

«Объяснил, называется, — скользнуло в голове. — Я не знаю, кто такой Ем Вож Ики и откуда ему знать, сколько времени существует мой род, если даже мне об этом ничего неизвестно».

— Я посредник между мирами, — пояснил он, в очередной раз подслушав мои мысли, и опять подпрыгнул на камне.

«Посредник между мирами?..» — повторил я про себя.

— Где мы? — спросил я у Синтаха. — Что это за местность?

— Где?! — переспросил он скрипуче, прекратив по-дурацки скакать на ноге. — Не там, где тебе положено сейчас находиться. Зачем ты явился сюда? Тебя здесь не ждали.

Он замолчал, продолжая пристально глядеть на меня, чуть склонив свою светловолосую головку набок.

— Тогда почему я тут оказался?

— О! Любопытный вопрос! — он растянул губы в ехидной улыбке, слегка разомкнув их, точно хотел засмеяться, и в его глазах блеснули озорные, почти сумасшедшие молнии. Лонг подался ко мне, вытянув вперед свою тонкую ребячью шейку и, хитро сощурившись,

тихо сказал: — Не я глотал те горошины, и не я выложил это.

Он кивнул в сторону спичечного узора и в который уж раз прыгнул на камне. Я посмотрел на рисунок, на сочетание углов, ромбов и треугольников и с ощущением предчувствия некой важной, близкой догадки, которая вот-вот все мне откроет и многое объяснит, растерянно произнес:

— Это же только спички…

— А это всего лишь другой мир! — отрывисто, все с той же лукавой улыбкой, выкрикнул он грудным надтреснутым голосом и сошел с камня.

Передо мной стремительно мелькнул белый ряд алюминиевых пуговиц на темно-

синем форменном пиджачке, и Синтах вдруг очутился теперь от меня справа. Он присел рядом со мной на корточки возле паласа, и по-детски прижал маленькие сжатые кулачки к подбородку. На брючках натянулись тщательно наглаженные стрелки, шнурки кед были аккуратно завязаны, а в глазах лонга продолжала метаться сумасшедшинка задорного блеска.

— Мироздание подобно этой пиктограмме, — продолжил он, ткнув пальцем с крошечным розовым ноготком в созданную мною абстракцию, — убери из рисунка несколько спичек, и перед тобой уже будет другой узор, другой мир. Добавь пару элементов, и пиктограмма тоже изменится. Спичка сама по себе — так, ничего, пустячок. Но, являясь частью единого, она имеет большое значение и способна изменить общую картину, повлияв не только на форму, но и на содержание.

Он умолк, продолжая рассматривать случайно созданную моим подсознанием спичечную мозаику. Потом поднял на меня взгляд, ставший вдруг строгим и требовательным, и резко спросил:

— Скажи, почему ты собираешься убить этого человека? Ты можешь самому себе ответить на данный вопрос?

— Кого? — смешался я.

— Кого?! Не прикидывайся, что не понимаешь! Вот его! — рассержено выкрикнул лонг, указывая вбок, вправо от меня, своими нечеловеческими глазами.

Все еще ощущая растерянность, я послушно повернул голову в том направлении, куда указывал Синтах, и в нескольких десятках шагов от места, где мы находились, среди валунов и сочной зеленой травы, различил мужскую фигуру. Несмотря на ясную сухую погоду в долине, мужчина держал над собой распахнутый зонт. Он заметно припадал на левую ногу, и я тут же узнал в нем Хромого.

Пока я наблюдал за Хромым, я успел обратить внимание, что его передвижение по долине выглядит неестественным. Ковылявший мимо нас человек был словно вставлен в окружающий пейзаж с помощью компьютерной графики: черная ткань зонта блестела от влаги, трава не сминалась от тяжести шага, а вросшие в землю столетние камни не представляли для него заметных препятствий, будто их и не было вовсе. Увиденное отчего-то не вызвало во мне удивления, только в голове возник пространный вопрос: что здесь Хромой делает, ведь он остался на «Ганцлере»? И в следующую секунду в сознании сам собой родился ответ, как будто пришедший откуда-то: что эта долина, окруженная со всех сторон высокими взгорьями, это небо, эти деревья, подобны зеркалу на стене ванной комнаты — при желании здесь можно увидеть отражение всех своих мыслей и чувств, даже самых тайных, заветных.

Я отвел взгляд от удалявшегося человека. Синтах терпеливо ждал от меня ответа. Он по-прежнему сидел на корточках и хитро щурился, заглядывая в мое лицо, словно готовился поймать на лжи при первой возможности.

— Почему? — требовательно повторил он.

— Это от меня не зависит … — вымолвил я, — так решили другие люди…

— Ерунда! — лонг поморщился и оживленно привстал с корточек, уличая меня в неправде. — Никто не может решить за тебя! Решение всегда принимаешь только ты!

— Если я не убью Хромого, — я развернулся к нему вполоборота, чувствуя, что начинаю оправдываться, — они убьют ребенка. Поэтому пусть лучше Хромой умрет…

— А это решать не тебе, — сурово произнес Синтах, едва заметно пошевелив губами.

— Ты сам себе противоречишь! — взорвался я. — То мне решать, то не мне!

— Противоречия — пустяк, — мой необычный собеседник беззвучно рассмеялся, одним лицом, скроив подобие рожицы, и потер ладошкой детскую щеку. — Весь твой мир, тот, где ты обитаешь, состоит из противоречий. Дополняя друг друга, они в итоге складываются в продолжение жизни. Так что если смотреть в целом — противоречий не существует, есть части целого.

Он запутывал меня своими рассуждениями.

— Так почему? — вновь спросил лонг.

Моя спина устала от жесткой и неровной поверхности валуна. Мышцы согнутой ноги налились ватным бесчувствием. Я беспокойно заерзал и, высвобождая затекшую ногу, неосторожно смел штаниной несколько спичек с правой половины мозаики. Синтах, заметив произошедшее, встревожился, вскочил с корточек и настороженно замер. По его птичьим движениям я догадался, что случилось что-то значительное. Я вопросительно посмотрел на него. Но лонг не замечал моего взгляда, он пристально изучал пиктограмму.

Неожиданно повеяло предвестием ветра, и вскоре он подул — теплый и ласковый. Воздух наполнился выраженным ароматом цветущих деревьев,