– Я хочу моряком быть. Только не просто моряком, а чтобы потом адмиралом стать. А здесь, – Володя вздохнул, – чтобы им стать, надо барином быть. Или богатым. У меня, – еще один вздох, – не получится. Я вот и подумал: может, мне в Америку уплыть? Если у вас там любой адмиралом становится.

Аня подумала.

– Нет, – покачала она головой, – наверное, у нас тоже деньги нужно заплатить, чтобы адмиралом стать. Если у тебя много денег нет – ничего не получится. Так все говорят, что у нас все только за деньги делают…

– В Америке?

– Ну да… Там.

– Э-эх… И там мне ничего не светит. Нигде простому человеку адмиралом не стать. Что же делать?

Дождь и ветер ненадолго стихли, проглянуло солнце, и Руслану надоело сверлить взглядом дочку с ее кавалером, а также оглядывать окрестности в поисках возможных шпионов.

Никто в толпе значком шпиона не размахивал, поэтому Лазаревич зашевелился и достал из кармана запихнутую в спешке тетрадь с Юлиными конспектами качества продуктов.

Периодически поглядывая на дочку, а также на прижавшуюся жену, восхищенно наблюдавшую за самолетами, Руслан зашуршал страницами.

Судя по записям, Танюша начала рассказывать Юле о том, как определить свежее мясо: «Говядина – темно-красная, баранина – светло-красная, свинина – розовая. Если запах кислый, сладкий или тухлый, на поверхности – подсохшая корка, в цвете есть желтый, зеленый или коричневый оттенок, мясо не упругое, из него вытекает мутный сок – такое мясо нужно аккуратно взять двумя пальцами и бросить в того, кто вам его втюхивает. Жир – белый. Если жир красный: мясо красили».

Вот после этого мысль служанки вильнула в сторону, и дальше записи рассказывали о нехороших продавцах и о том, как они подделывают продукты. Честно говоря, волосы Руслана слегка шевелились.

Опять, вновь и вновь всплывала в голове мысль о том, что различия между Россией 1910 года и Россией 2012-го крайне малы. У нас любят добавлять консерванты, загустители, красители, ароматизаторы, напихать в колбасу соевый белок для объема или обозвать маргарин «Маслицем вологодским», и купцы дореволюционной России от современных бизнесменов не отставали. Вернее, это наши не отставали от предков.

Под видом сливочного масла продавали крашенный в желтый цвет маргарин – привет, «Маслице», – да еще и сделанный чуть ли не из дохлых собак.

«Настоящее оливковое масло» делали из смеси подсолнечного, кунжутного, льняного и оливкового, для запаха.

Сахар, для придачи ему красивого голубоватого оттенка, красили синькой, а то и медным купоросом.

Молоко разбавляли водой, а «для густоты» подкрашивали его известкой.

– Вот-вот, – обратила внимание Юля, – такие иногда хитрушки придумывают, я еще не все записала. Вот ты знаешь, как увеличить объем и вес красной икры?

– Пива подлить?

– А ты откуда знаешь?!

Руслан хмыкнул:

– Кажется, в одном из романов Вайнеров читал, не помню в каком.

«Надо же, какие традиции мошенничества. В царской России икру пивом бодяжили, в Советском Союзе… Интересно, сколько пива в тех бутербродах с красной икрой, которые подают в кафе в двадцать первом веке?»

В молотый кофе добавляли цикорий, ячмень, желуди, да хоть бы и дорожную пыль, лишь бы по цвету подходила. С кофе в зернах было и того забавнее. Казалось, ну как ты зерна подделаешь? Ан нет, очень даже легко. Были даже специальные машинки, с помощью которых лепили неотличимые от настоящих по внешнему виду зерна кофе из поджаренного теста.

Бодяжили чай, собирая спитой и добавляя в него для цвета жженый сахар и берлинскую лазурь, для вкуса – иван-чай и листья тополя, для веса – свинцовые опилки. Руслан вспомнил фразу из исторического романа: «Крыши Рогожской стороны, рыжие от спитого чая, сохнувшего на солнце».

В муку подсыпали размолотый минерал, который по виду от муки не отличался, но был гораздо тяжелее.

Макароны лепили из чего попало, яиц, полагающихся по рецептуре, не клали, а в желтый цвет красили шафраном, вернее, именуемой шафраном куркумой.

Впрочем, нынешним торговцам до своих предков иногда было далеко, по крайней мере, совсем уж откровенную отраву те старались не пихать, в отличие от прадедов.

В пиво добавляли полынь, алоэ, белену и стрихнин.

В уксус для крепости – серную кислоту.

Разноцветные конфеты красили ядовитыми красками: зеленые – ярью-медянкой, красные – киноварью, содержащей ртуть, белые – свинцовыми белилами…

«Правильно, – подумал Руслан. – Подло, но правильно. Съесть столько конфет, чтобы отравиться насмерть, ни один ребенок не сможет, а от той порции, что съест, – максимум понос. И поди еще докажи, что от зеленых конфет, а не от зеленых слив…»

Руслан мысленно отметил не давать Ане здешних конфет, разве что из дорогих магазинов, и перелистал на начало записей. Немного проскочил вперед и увидел очень любопытную вещь.

«Причины проигрыша в войне: усталость народа и армии от затяжных военных действий, неготовность промышленности к производству необходимого для фронта в течение продолжительного периода».

«Причины затягивания войны: а) несогласованность действий армий Самсонова и Ренненкампфа в начале войны; б) отсутствие возможностей прорыва обороны противника в середине войны; в) малая скорость перемещения войск в течение всей войны».

«Возможный выход из сложившейся ситуации: выигрыш войны в течение первого года, до появления усталости и исчерпания запасов».

«Пути преодоления причин затягивания войны:

а) несогласованность – радио;

б) малая скорость – автомобили;

в) отсутствие возможностей прорыва – ТАНКИ».

– Это я так, – небрежно бросила Юля, увидев взгляд мужа, – на досуге примерно прикинула… Но я ничего этого делать не собираюсь! – громко добавила она. И тут же спросила: – Ну? Что скажешь?

– Юля, боюсь спросить… Откуда ты знаешь про Самсонова и Ренненкампфа?

– Читала. У Пикуля и Бушкова. Правда, у Пикуля было написано, что это Ренненкампф подставил Самсонова за то, что тот когда-то ударил его по щеке, а у Бушкова – что это Самсонов подставил Ренненкампфа за то же самое. Но что все дело было в том, что две армии не согласовали своих действий, я точно помню. Не отвлекайся. Что ты скажешь вообще про мои мысли?

Руслан потер подбородок.

День похорон капитана Льва Мациевича превратился в день национального – ну или, по крайней мере, общестоличного – траура.

Невский проспект был запружен толпами народа, желавшего отдать последнюю память убитому пилоту. Местами, не стесняясь слез, плакали женщины. Над людской массой плыла огромная тридцатисаженная туша дирижабля «Кречет».