На плече генерала сидел черный, как ночь, ворон с желтым клювом. Глаза ворона были подернуты белой слепой пленкой.

– Господин генерал-майор… – начал было рапортовать офицер в кубанке, но Слащев остановил его жестом:

– Будет. Сам познакомлюсь. Проходите, господа! Присаживайтесь к столу! Нет, не сюда, а вот к этому – он у меня обеденный.

Путешественники расположились вокруг большого круглого стола красного дерева, посреди которого стоял графин с водой и плетеная вазочка, доверху наполненная фруктами.

– Уселись? Вот и молодцы.

Слащев пересадил ворона с плеча на шкаф, а сам выдвинул кресло и медленно, стараясь не потревожить вытянутую вперед ногу, в него опустился. Алеша во все глаза разглядывал знаменитого генерала. Это был высокий, худощавый человек, одетый в белый щегольской мундир необычного покроя и лиловые рейтузы. В бледном лице его не было ничего примечательного, кроме разве что глаз – светлых, блестящих и каких-то оцепеневших, словно их залили жидким стеклом. Слащев был довольно привлекателен собой, но в губах его было что-то неприятно насмешливое и в то же время жестокое, будто два этих состояния постоянно присутствовали в нем, соревнуясь между собой.

– Ну рассказывайте, – заговорил Слащев приятным голосом, с любопытством оглядывая путешественников. – Куда путь держите? Откуда странствуете?

– Мы… – начал было Алеша, но тут в горле у него запершило, и он смущенно кашлянул в кулак. Потом хрипло проговорил: – Странствуем в поисках лучшей жизни, господин генерал. Ищем, где бы пригодиться.

– Я, похоже, уже нашел! – неожиданно громко сказал Пирогов, привлекая к себе все взоры. – Ваше превосходительство, позвольте мне сражаться с большевиками под вашими знаменами!

– Сража-аться? – насмешливо протянул Слащев, разглядывая пухлую физиономию Пирогова и его грузную, медвежью фигуру. – А вы стрелять-то хоть умеете?

– Приходилось, – со значением ответил Пирогов.

– Где?

– В лесу.

– По куропаткам и вальдшнепам?

– Отчего же? Я и на кабана ходил. В одиночку. Однако, ваше превосходительство, мне кажется, что это не имеет значения. По моему твердому убеждению, каждый честный человек в России должен вступить в схватку с большевизмом.

– Да. Вы, я вижу, честный человек. Обговорим это позже. Ну а что вы, молодой человек? Какие планы у вас?

– Боюсь, что я не гожусь для военной жизни, – сказал, краснея, Алеша.

Слащев прищурил прозрачные глаза:

– Больны, что ли?

– Нет. Просто… особенности характера.

– Ясно. Значит, предпочитаете наблюдать схватку со стороны и ждать, чем все это кончится?

Щеки Алеши вспыхнули.

– Нет, вы не так меня поняли. Я не поэтому. Дело в том, что мне крайне необходимо попасть в Москву.

– В Москву-у? И за какой такой надобностью?

– Мой отец, умирая, поручил мне добраться до нашей московской квартиры и… – Тут Алеша запнулся.

– Что же вы, продолжайте. У вас там кто-то остался?

– Да… Сестра… Нужно позаботиться о сестре. У нее никого нет, кроме меня.

– Ну да, ну да, – задумчиво покивал Слащев. – Прошу извинить, если задаю неуместные вопросы. Я тут совсем одичал. Как там у Лермонтова в «Герое нашего времени»?.. «Жизнь в армии скучная, по полгода слова «здравствуйте» не услышишь, одно только «здравия желаю». Как-то так, да? А вы, я вижу, давно не спали в постели? Где изволите проводить ночи?

– В сарае, – со скромной и гордой улыбкой сказал Пирогов. – Предводитель бандитов Махно хотел нас расстрелять, но мы сбежали.

– Сбежали от атамана Махно? – не поверил своим ушам Слащев. – Как? Каким образом?

Пирогов покосился на артиста, затем снова перевел взгляд на генерала и смущенно произнес:

– Помогла одна добрая самаритянка.

– Женщина? – задумчиво переспросил генерал Слащев, и по лицу его скользнула тень улыбки. – Ну конечно. Шерше ля фам. Стало быть, в гостях у Махно вам не понравилось. Надеюсь, я не дам вам повода упрекнуть меня в отсутствии гостеприимства. Кстати, у меня есть отличный коньяк. А на закуску – сыр, ветчина и фрукты.

Пирогов скромно потупил глаза и сказал:

– Господин генерал, с нашей стороны было бы настоящим хамством отказываться от такого угощения.

Слащев засмеялся и повернулся к Алеше.

– Ну а вы, господин гимназист?

– Я, собственно, не голоден. А коньяк не пью вовсе.

– Отчего же?

– Алкоголь притупляет разум и ослабляет душу, – выпалил Алеша.

– Вот как? Это вам кто сказал?

– Отец. Он был врачом. Хорошим врачом, – добавил Алеша.

– Не сомневаюсь, – криво усмехнулся Слащев. – Но вот что я вам скажу, молодой человек: никогда не слушайте врачей. Они с молодости напуганы видом разверстого человеческого тела и мыслят категориями сугубо анатомическими. Разум и душа не числятся по их ведомству. Никита! – позвал он. – Прикажи там – пусть принесут коньяк и закуску!

Смазливый ординарец кивнул, выглянул из вагона и сказал несколько слов караулящим казакам.

Слащев меж тем переключил внимание на артиста.

– А что, этот молчаливый господин действительно итальянец? – поинтересовался он у Алеши.

– Да, – ответил Алеша.

– Жаль, что я не говорю по-итальянски, а то бы поболтали. Как же его сюда занесло?

– Он артист. Показывает представления.

Слащев усмехнулся:

– Самое время. Нынче вся Россия – один сплошной цирк. Справа – клоуны, слева – дикие звери. Только укротителя и конферансье нет – обоих сожрали. Слава тебе господи, скоро всей этой смуте придет конец. Выбьем большевичков из России и заживем. А, Степан, заноси!

Черноусый казак прошел в вагон и поставил на стол поднос с коньяком и закуской. Смазливый ординарец в белой кубанке подал генералу знак, тот кивнул и сказал:

– Степан, ты пока здесь побудь. У Никиты есть дела снаружи.

– Слушаюсь! – откозырял казак.

Ординарец вышел из вагона.

– Ну-с, господа, приступим? – Слащев разлил коньяк по стаканам и раздал стаканы гостям. – Вы, молодой человек, напрасно морщитесь, – сказал он Алеше. – Попробуйте, вам понравится. Тем более за Россию выпить – святое дело. Давайте-давайте, поднимайте!

Алеша нехотя взял свой стакан.

Вопреки его ожиданиям пить коньяк оказалось делом вовсе не противным. Особенно в сравнении с горилкой, которую Алеша попробовал ради интереса в том проклятом шинке. С первых же глотков по телу пробежала теплая волна, а губы сами собой сложились в улыбку.