не глядя в глаза, спросила: — Что это вы там накуролесили? С утра начальство и партком вылетели в Лиепаю разбираться.

Я молчал, но она ждала ответа.

— Раз полетели, значит разберутся.

— А ты уверен, что разберутся справедливо? Начальству в ваши души лезть не резон, вас много, всех не рассудишь. Не хочешь говорить, не надо. Ты мне только скажи, Виктора Степановича команда не подставит? — В последних словах я уловил тревогу за старпома.

— Нет, — твердо ответил я, — он капитанил поневоле.

— Ишь, как заговорил. Капитанил! А ты знаешь, что за это под зад коленкой дают? Бунт это называется — подсудное дело.

Она посмотрела на меня подобревшими глазами и произнесла уже примирительно: — А вы, значит, справедливость любите, решили за старпома постоять. Такое впервые в пароходстве. Ладно, иди пока гуляй, начальство вернется, тогда с тобой и решим. Если все было так, как говорят, пошлем тебя к хорошему капитану, хватит тебе шишки набивать, а то, чего доброго, растеряешь свои убеждения и веру в людей.

Я не удержался: — А кто вам сказал про мои убеждения, уж не жена ли?

— Кто, это не важно. На судне всегда есть, кому сказать, главное, что скажут. А жена у тебя не из тех, которые в контору бегают, зря на нее подумал. Лучше зайди в профсоюз да напиши заявление на жилплощадь, двое детей у тебя, не век на тещином диване ютиться.

Мне стало обидно за тещу: — У меня своя комната и кровать нормальная, двуспальная.

Она расхохоталась.

— Своя, говоришь, двуспальная? Это хорошо, что ты тещу любишь. Да только пока у тебя, кроме жены и детей, ничего нет, и главное — дома. А без него семьи у моряка настоящей не будет, это уж поверь мне. С заявлением, пожалуй, повремени до окончания разбора.

Кто плавал, тот знает, что первое время, проведенное на берегу с семьёй, летит быстро, и в этот раз неделя прошла, как один день. Хорошо просыпаться по утрам не в душной каюте, судорожно цепляющимся за койку на сильной качке, от вибрации бьющегося в волнах винта и гула двигателя, а лежа с женой на широкой кровати в полной тишине. Взять к себе в постель детей, смотреть в их ясные детские глаза, слушать невинный смех, а не грязные ругательства. Бродить по дорожкам парка, наблюдая, как тает снег под весенним солнцем, пробиваются из-под него первая трава и подснежники и примула. Есть за семейным столом нормальную домашнюю пищу, пить чай с пирогами, не говорить о работе, и не торопиться на вахту.

Как только я подумал об этом, раздался звонок, и голос секретаря сообщил, что со мной будет говорить заведующая отделом ЦК. Поинтересовавшись, как у меня со временем, она сообщила, что хотела бы побеседовать и если я не возражаю, то через час за мной прибудет машина.

Когда с сопровождающим мы прошли в кабинет заведующей, симпатичной женщины-блондинки, там были Мирошкин, секретарь парткома пароходства и наш куратор из КГБ, человек еще сталинской школы и доставлявший нам немало хлопот на судах своими каверзными вопросами. Вопреки моему ожиданию, капитан отсутствовал.

Беседа длилась около часа, а вернее, мне и комиссару пришлось отвечать на вопросы. Разумеется, они касались судна, капитана и старпома. Чувствовать себя в кабинете такого дома было не очень приятно, и я решил отвечать, как можно короче и конкретнее, что, по всему, устраивало всех, кроме куратора. Он был явно на стороне капитана и очень хотел представить его жертвой заговора старпома, добиваясь от меня признания в некоем сговоре, который и стал причиной конфликта. Однако он был человеком не морским, плохо представляющим взаимоотношения людей на судне, и разрушать его предположения удавалось просто, отвечая достаточно убедительно. К тому же куратор явно горячился, и мне стало понятно поведение нашего капитана. После окончания беседы, перед тем, как отпустить нас, заведующая спросила, не собираюсь ли я вступать в партию. Стало понятно, что для меня все кончается благополучно, "несоветскому" человеку, каким пытался изобразить меня куратор, таких вопросов не задают. Та же "Волга" отвезла меня домой.

НА "ЭЛЬВА" С ЯХИМОВИЧЕМ

Перед приходом судна, на которое был назначен, я встретил своего однокурсника Анатолия Цыганова. На вопрос, на каком судне он работает, тот ответил в шутливой форме: "Плаваю под знаменами герцога Гольдштейна". Для судоводителя пароходства имя капитана Эдуарда Гольдштейна уже в то время говорило о многом. Тех, кто плавал с ним, обычно жалели, молодой и очень энергичный капитан с молодых штурманов снимал три шкуры, при этом тоже не стеснялся в выражениях, правда, не допуская откровенного хамства. Для многих плавание с ним было сущим наказанием. Но находились и другие, которые работали с ним не один год и утверждали, что Эдуард Анатольевич только с виду такой шумный и крикливый, а своих не сдает, и если ты зарекомендовал себя неплохо, то он сделает все для твоего быстрого продвижения по службе.

По училищу я хорошо знал, что Цыганов был отнюдь не ангел, хотя и умен, дисциплина у него всегда хромала на обе ноги, поэтому не удивился тому, что у такого капитана он продержался на судне более двух лет и всего более полугода в должности третьего штурмана. Беседу нашу прервала Дорофеева, пригласившая в кабинет обоих.

— Отдохнули? — вопрос относился к обоим, и мы дружно кивнули головами. — Тогда ты, Цыганов, собирайся в Ригу. Поедешь на "Троицк", там ваш коллега в интерклубе подрался, сам своими руками визу себе закрыл. Ты, кстати, тоже любитель кулаками помахать, с этим, если хочешь плавать за кордон, придется потерпеть. И что это вы все, небольшие ростом, такие воинственные, не пойму.

— А как же "Калев"? — расстроился Цыганов.

— Тебя подменяет кто — Яан? Эдуард Анатольевич просил оставить у него хотя бы одного эстонца, на "Калеве" действительно их среди командиров нет. Понимаешь политику? — Она указала указательным пальцем наверх. — Пора бы уже знать, в каком пароходстве работаешь, к тому же ты из вашего выпуска единственный коммунист.

Цыганов понял, что решение принято окончательное, говорят с ним серьезно, смирился и затих.

Пришла моя очередь.

— Твое судно придет только послезавтра, а "Калев" в Таллине давно не был, капитан просит подмену. Будет в порту сегодня после обеда, вот и встретишь, подменишь вахтенного штурмана. Гольдштейн, конечно, не капитан с "Уральска", но капризуля, Цыганов тебе его обрисует. На судно приходи обязательно в форме, Эдуард большой пижон, он это оценит.

Через три часа я подходил к трапу, когда капитан, видный