В ноздри удалил сильный запах бренди, и то, что я увидел, стоит в моих глазах до сих пор. Наш новый комиссар лежал на полу, рядом с ним валялась пустая бутылка. Он был в одних трусах, которые называли "семейными", в правой руку зажата коечная штора, которой он судорожно пытался укрыться во сне. Весь стол и половина палубы была испачкана рвотой с макаронами, а сам он издавал звуки, похожие на писк котят сразу после рождения.

Капитан, посмотрев на меня, как удав на кролика, рванул ручку каюты старпома.

— Кто дал комиссару коньяк? — заорал он благим матом в лицо вышедшего Марченкова.

Мысль выручить старпома пришла мгновенно, сказывалась привычка к постоянным ругательствам капитана в мой адрес.

— Я дал ему бутылку, которую старпом передал для мастеров навигационной камеры, — как можно спокойней сказал я. — Я же не знал, что помполит скушает ее всю за один раз.

Капитан остолбенел, глядя то на меня, то на старпома. Пауза длилась около минуты, затем он рванулся к себе в каюту и закрыл дверь со страшными ругательствами.

— А ведь тебе хана, — сказал Марченков. — Какого черта ты взял все на себя?

— Да потому, что виноват-то я. Не нужно было давать бутылку, налил бы стакан и хватит. Правда, не думал, что комиссар запойный.

— Думал, не думал, а мастер тебе этого не простит.

К великому удивлению, страха у меня совсем не было, он улетучился окончательно, и мне стало всё безразлично. Подумав немного, поутру я решил собираться передавать дела. Капитан разнес в пух и прах комиссара, из каюты помполита неслись такие крики, что мы подумали, капитан его избивает. На этом, к удивлению, все и закончилось.

Мы вышли на порт Евле все с тем же чугуном при сравнительно неплохой погоде, но при скверном прогнозе. Было ужасно холодно, морозы даже в море держались ниже двадцати градусов. До острова Готланд дошли нормально, и вдруг капитан решил отстояться на якоре. Старпом возражал и предлагал продолжать рейс, пока ветер держался северо-западного направления, вдоль шведского берега. Капитан и слышать его не хотел, а между тем по прогнозу ветер должен был смениться на восточный и усилиться до двадцати метров в секунду. История прошлого рейса повторялась. Старпом регулярно, через четыре часа, докладывал капитану обстановку, а когда ветер усилился, предложил поменять место якорной стоянки.

Мы снялись с якоря, когда стоять из-за сильной качки стало невозможно. С трудом выбрав якорь и едва не потеряв боцмана (волна чуть не смыла его за борт), обогнув мыс острова, к всеобщему удивлению направились на север. Все штурмана решили, что с капитаном происходит что-то ненормальное. Едва мы вышли из-под прикрытия острова, стало понятно, что дальше следовать таким курсом нельзя, быстрое обледенение и большой крен на качке судно долго не вынесет. Три раза старпом спускался в каюту капитана и, наконец, дал команду проложить курс на Сёдертелье — ближайший порт укрытия, нам хорошо знакомый.

Все повторилось, как и прежде, только на сей раз крен судна на правый борт из-за обледенения достиг почти пятнадцати градусов. Моряки знают, что при таком крене в море, когда судно качается с борта на борт, еще не так страшно, но когда качки нет, ходить по палубе становится невозможно и невольно охватывает страх. Не доходя до порта, мы стали на якорь, и старпом за подписью капитана послал радиограмму в Таллин с просьбой разрешить выгрузку груза в Сёдертелье. Теперь лед окололи быстрее, на морозе он лучше поддается. Через двое суток пришло подтверждение и на выгрузку.

Капитан появился на мостике после швартовки, как ни в чем не бывало, но мы уже понимали, что на этот раз все закончится гораздо серьезнее. Осведомители капитана, а их на судне было достаточно, наверняка донесут, что говорилось о нем на мостике и в машине, а сторонники старпома готовы постоять за него ради лучшего будущего, и раскол экипажа предотвратить не удастся. Все смотрели, на чью сторону станет комиссар, который таким началом работы на море был совершенно раздавлен и никак не мог опомниться.

Я почему-то был твердо уверен в том, что первый удар обрушится на меня, трогать Марченкова в такой обстановке неразумно и после всего произошедшего он капитану не по зубам, а вот на моем примере приструнить других — полный резон. На всякий случай я собрал вещи, проверил заведывание, посоветовался со старпомом, попросив, чтобы он за меня не заступался. Однако Виктор Степанович не согласился и заявил, что сам знает, что ему делать.

Мы с радистом проводили свободное время за ремонтом радара, и когда после неоднократных неудач на его экране засветились берега фьорда, у нас невольно вырвалось дружное ура, которые поддержали чиф и старший механик. Капитан влетел на мостик, словно смерч и, еще не зная причины торжества, схватил стоявшую на штурманском столе бутылку со спиртом, которым мы промывали от соли контакты и детали радара.

— Нажрались средь бела дня, при исполнении служебных обязанностей в иностранном порту и устроили дебош! — Дальше следовало нецензурное.

— Да вы, что, товарищ капитан, это же чистое хамство, можете нас обнюхать, — обидчиво произнес радист.

— По-твоему это я пьян? — У капитана сжались кулаки, он уже не обращал внимания на возмущенных старпом и стармеха. — Что смотришь красными наглыми глазами? Вместе с третьим штурманом жрал!

У меня глаза тоже были красными от бессонницы и дыма паяльной кислоты.

— Да трезвые они, трезвые, — тихо, но решительно вступился старпом. — Спуститесь в каюту, пожалуйста, товарищ капитан, не место на мостике устраивать разборки.

Капитан онемел, лицо налилось кровью еще больше, казалось, что его вот-вот хватит удар. Внезапно он обмяк и молча вернулся в каюту.

Рубикон был пройден, и это понимали не только штурмана. До возвращения в Вентспилс капитан не разговаривал ни с кем, что-то стучал на пишущей машинке в каюте, изредка появляясь на мостике.

В те времена на судах еще не пользовались радиотелефонной радиосвязью, и о прошедшем рейсе обычно докладывали из порта по междугородному телефону. Это была прерогатива капитана, и узнать, что он доложил на этот раз высшему начальству, не имелось возможности. Марченков принципиально не сходил на берег во избежание обвинений в том, что он нажаловался на капитана, поскольку было ясно, что пусть не сейчас, но обо всем в пароходстве со временем станет известно, для этого на каждом судне имелись тайные "доброжелатели".

Ко мне, впервые после родов, приехала жена. Приехала без вызова, сказала, что очень волнуется из-за плохого предчувствия. Стоянка была короткой и