на следующий день по-полудни, я должен был ее проводить. Капитан отсутствовал всю ночь, пришел он в десятом часу и по судовой трансляции заставил первого помощника собрать всех коммунистов судна на партийное собрание. Их на судне было семеро, но на собрание по приказанию капитана пригласили также штурманов. Когда все собрались, комиссар дрожащим голосом объявил повестку дня: "Обсуждение поведения в рейсе коммуниста Марченкова, порочащее звание члена партии".

Кто надоумил капитана на этот шаг, неизвестно, но глупее ничего придумать было нельзя. Первым возмутился стармех, он сказал, что такие вопросы согласовываются заранее, как-никак он секретарь парторганизации, и задал вопрос Мирошкину, согласован ли этот вопрос с партийным комитетом пароходства. Тот ничего вразумительного ответить не смог. Тогда бразды правления взял в руки капитан, и было видно, что часть коммунистов заколебалась. Как вести себя в подобных ситуациях, меня учили еще во времена, когда я состоял членом райкома комсомола в Ленинграде, и я решился: — Разрешите вопрос секретарю парторганизации и первому помощнику? — Получив утвердительный ответ, сказал, как можно спокойней и убедительней: — Судя по всему, на повестке дня персональное дело коммуниста Марченкова. Согласно устава партии такое собрание не может быть открытым и свое присутствие на нем я считаю неправомочным, а посему прошу разрешения у секретаря покинуть кают-компанию, — И, не дожидаясь ответа, вышел. То же сделали остальные беспартийные.

Прошло меньше часа, как ко мне в каюту ворвался капитан. Жена сидела на кровати, я у столика заполнял судовой журнал. Ударив из всей силы по столу кулаком так, что чернильница подпрыгнула, опрокинулась, залив почти всю страницу журнала, он начал истошно орать и материться, несмотря на присутствие жены. Я молчал, сдерживаясь из последних сил, Он кричал долго о том, что я з….нец, р…..дяй, и многое другое. Было видно, что если прерву его, он меня ударит.

Первой опомнилась жена, и, чего я не ожидал, бросилась на защиту: — Как вам не стыдно, товарищ капитан? Постыдитесь хотя бы женщины, если можете так кричать на своих штурманов.

— Молчать на моем судне, иначе прикажу выставить на берег. Проводят в каюту всяких б….й, а я их должен выслушивать!

Не знаю, как я вытерпел, но удержался и лишь попросил его закрыть двери с другой стороны. К этому времени в коридоре уже стояли стармех и старпом, и, увидев их, капитан вышел, продолжая ругаться в мой адрес. Когда я закрыл дверь, жена горько заплакала, ей, выросшей в семье, где отец ни разу не повысил голоса на мать и детей, было не по себе.

Решив, что не останусь больше на этом судне, я стал собирать вещи, жена молчала. Проверив свое имущество, подписав список, забрав свои документы, поднялся к старпому, сдал ему судовую кассу и вместе с женой направился на вокзал. До поезда оставалось два часа, мы купили билеты и зашли в ресторан. Волнение утихло, мне стало совершенно безразлично, что будет дальше. Усталость, напряжение и бессонница многих дней, нервное потрясение навалились на меня огромной тяжестью, я с трудом боролся со сном и слабостью и не заметил, как рядом сел старпом. Слышал его голос, он заказал два коньяка, бокал шампанского жене. Я подумал — по какому поводу он собрался праздновать?

Коньяк и горячий борщ вернули меня к жизни, а после крепкого кофе мне почему-то стало жаль расставаться со старпомом. Когда я заметил, что жена открыла чемодан и старпом перекладывает к себе в портфель мои рубашки и белье, я сказал, глядя на неё: — Хорошо. Остаюсь, но только на рейс, пусть мастер не думает, что я струсил. — И, поглядев на улыбнувшегося старпома, согласился на два рейса.

— Я так и думал, что ты нас не бросишь, — сказал Марченков, — стармех готов был двинуть за тобой следом. Потерпим, думаю, ждать теперь осталось уже недолго.

Рейс Вентспилс — Хальмстад — Лиепая прошел в томительном ожидании. Капитан очень редко показывался на мостике, часто пропускал часы приема пищи, осунулся и выглядел потрепанным. Целыми днями из каюты раздавался стук печатной машинки, и если бы не плохое владение печатью, капитан мог за это время написать солидную книгу. Капитан вообще многим владел очень плохо, начиная с русского языка и кончая умением одеваться и держаться. Он относился к людям, в устах которых мат кажется грязным и отвратительным, но не хотел признаваться и в этом, отлично понимая свои недостатки, пытался выкрутиться из неловкого положения любыми средствами.

Не могу утверждать, что многие крылатые фразы, такие как "Мистер пайлот, плииз колбас",(вместо кушайте бутерброды с колбасой, или излюбленное "Ай эм балласт", вместо, мое судно в балласте, впервые сказаны им, но я слышал многое, от чего лоцмана не могли сдержать улыбки или оставались в недоумении. Вот он хочет спросить лоцмана, клюет ли здесь на рейде рыба, и рождается потрясающая фраза: "Мистер пайлот, фиш-рыба хия плейс хам-хам", при этом для убедительности он запрокидывает голову и, изображая скрюченным пальцем рыболовный крючок, подпрыгивает и пытается схватить его губами. Рассказывая о своей дочери, которая занимается балетом, он становится на цыпочки, прикладывает оттопыренные ладони рук к бедрам, изображая юбочку и пройдя несколько шагов на носках, говорит:

— Май смол вайф, подразумевается дочь, из балерина и уже танцен вайт лебедь. — Он показывает, как умирает "вайт лебедь", не замечая, что я выскакиваю пулей на крыло мостика, а рулевой закладывает такой "крендель", что лоцман грозит ему пальцем. К сожалению, я записал немногие его "афоризмы", да и те затем уничтожил, так как не хотел оставлять в памяти никаких воспоминаний, связанных с этим человеком. Судном теперь командовал фактически старпом, но, как и впоследствии, делал он это скромно и без шума. За сутки до прихода радист шепнул, что мне почему-то одному едет замена. Как ни странно, у меня не возникло тревоги, — будь, что будет, подумал я и стал готовиться к отъезду. Капитан с приходом сошел с судна с портфелем, раньше с ним его никто не видал.

— Понес к комитетчикам трактат о бунте на мятежном "Баунти", — прокомментировал стармех, — значит, и мне пора собираться. — Мирошкин кинулся за капитаном, но тот что-то коротко сказал ему и указал на судно.

— Ах, так, тогда он еще пожалеет, — произнес комиссар, вернувшись, и все поняли, что капитана он готов продать.

В Таллин я ехал, стараясь не думать об "Уральске", но это удавалось с трудом, меня тревожила судьба Марченкова. Побыв день дома, с нерадостными мыслями пришел в отдел кадров. Дорофеева, как мне показалось, посмотрела на меня хмуро и,