Кратко расскажу для тех, кто не знает: великаны завладели тремя сосудами с медом поэзии и приставили великаншу сторожить их в пещере. Вездесущий Один хитростью проник в пещеру, обольстил охранницу, и она позволила ему отхлебнуть по глотку из каждого сосуда, но хитрец в три глотка осушил весь запас напитка, а затем бросился наутек, обратившись в орла. Он был перегружен медом, поэтому летел медленно, и за ним пустились в погоню великаны. Пришлось некоторую часть добычи выпустить через задний проход, и она досталась на земле каждому, кто не побрезговал взять этот мед, – поэтому его называют «долей рифмоплетов». Долетев до Асгарда, Один выплюнул весь мед в чашу и отдал его асам и тем людям, которые умеют слагать стихи.

Рассуждая о том, как Один принес себя в жертву и возродился после этого, нужно признать, что он не просто переродился – он умер: ведь любое перерождение в мифологической традиции обязательно связано со смертью. Однако он не стал германо-скандинавским вариантом умирающего и воскресающего бога, подобно египетскому Осирису, финикийскому Таммузу или греческим Персефоне и Адонису. Все они связаны с циклическим, сезонным воспроизведением сельскохозяйственного или охотничьего мира (то есть все в природе рано или поздно умирает, а потом возрождается). Между прочим, Иисус Христос весьма много общего имеет с Осирисом[122], взять ту же смерть на кресте: ведь крест, по большому счету, тот же столб, а столб – то же самое дерево, ну а дерево – один из важнейших архетипических образов, основополагающий элемент в мифологии многих народов. В принципе, нет большой разницы между деревом, столбом или, как у финнов в «Калевале», копьем:

Главное, чтобы сей объект магическим способом пронзал все миры и связывал их воедино. Под таким деревом и Будда получил свое откровение в полном соответствии с древней брахманической религией[123].

В одних мифологиях Мировое древо представлено опосредованно, с помощью фетишей и символических отголосков в не совсем понятных ритуалах, а в других явлено буквально «прямым текстом», как уже знакомый нам ясень Иггдрасиль. Кстати, Иггдрасилю родственно священное дерево саксов Ирминсуль – важнейший объект поклонения северных германцев еще во времена Тацита. Однако что есть дерево в понимании так называемого примитивного человека, ощущавшего свою неразрывную связь с окружающим миром во всем его пугающем многообразии? Дерево – это не просто высокий (или даже очень высокий, поражающий воображение) объект. С одной стороны, оно достает до неба (в общем-то, так и есть, если смотреть с земли); с другой стороны, проходит через мир людей и корнями уходит глубоко в землю, таким образом нанизывая и соединяя три мира. Вдобавок оно растет – следовательно, является постоянно изменяющимся транспортным средством, на котором можно достичь нужной цели. Можно сказать также, что дерево – это дорога. В этом отношении христианский миф о Христе, который умер на кресте, по большому счету, равнозначен мифу об Одине. Ведь крест – это тоже нечто достигающее одновременно и высших небес, и мрачнейших глубин. Поэтому логично сделать вывод: все подобные образы во всех мифологиях и религиях представляют собой отражения одинаковых попыток людей осмыслить то, что происходит вокруг.

Итак, Один не стал периодически возрождающимся богом, знаменующим собой смену природных циклов (хотя, казалось бы, все к тому шло). Это тоже важный признак того, как развивалось сначала германское, а потом и северогерманское общество. Как отражалась такая религия на людях, ее исповедовавших? Германцы были народом крайне суровым, их жизнь проходила в перманентном состоянии войны и угрозы смерти, так что их культура – закономерное следствие такой жизни. Римляне германцев вполне обоснованно не любили и побаивались, будучи нормальными цивилизованными людьми, которые в чем-то похожи на нас: у них имелись устроенный быт, устроенная жизнь и устроенный механизм воспроизведения этой самой жизни. У германцев же с воспроизведением жизни дела обстояли не очень хорошо (я об этом говорил в начале книги). Отсюда – очень специфические формы общественной организации. Основой германского быта и жизни был мужской союз (точнее, мужские союзы), который по-русски называется «дружина»[124]. Такие дружины формировались, как правило, вокруг некоего семейства; даже если в него входили не кровные родственники, их посредством инициации делали родственниками «по духу». Инициации и вообще ритуалы этого приема были самые разные, в том числе и неприемлемые для современного человека.

По каким правилам образовывался и регулировался такой воинский союз? Это была не просто семья вождя: фигура вождя должна была быть каким-то образом освящена. Иначе почему, скажем, сотне человек с мечами нужно было бы слушаться и почитать одного человека, будь у него хоть два меча сразу? Дело в том, что любому коллективу необходим предводитель. Если этот предводитель толковый, умный, имеет много денег и связей – конечно, его будут слушаться. Правда, люди того времени не видели ничего зазорного в рассуждениях на тему «А я-то чем хуже? Не лучше ли просто зарезать того, кто мешает мне занять это место?». Такой вопрос рано или поздно возникал во многих случаях, но обычно дружина своего вождя слушалась и почитала. Из этого следует, что вождь был обожествленной (или, точнее, полуобожествленной) фигурой, обладающей неким знаком от верховных начальников, до которых никакой коварный убийца не достанет, то есть богов. Поэтому к вождю требовалось относиться с почтением. Отголоски таких убеждений наблюдаются, в частности, в германской легенде об эйнхериях[125] – лучших воинах, которые пали в бою. Валькирии[126] собирают на поле боя души павших, но не выпустивших из рук оружие, а затем Один и Фрейя[127] делят их между собой. Одна часть воинов отправляется к Фрейе в Фолькванг («поле людей»), а другая – к Одину в Вальгаллу[128]. Гораздо лучше известны подробности посмертной жизни в Вальгалле. Каждое утро эйнхерии надевают доспехи и бьются друг с другом насмерть, а после воскресают и садятся пировать с валькириями. Для этого у них имеются постоянно возобновляемый вепрь Сехримнир, которого каждый день зарезают, но мясо не кончается, и коза Хейдрун, которая жует листья Иггдрасиля и доится сразу хмельным медом.