– Я уверена, ему не терпится вернуться в школу. Рики ждет большое будущее, ему лишь необходимо сосредоточиться. Мы наймем ему репетитора по алгебре.

– Я рад это слышать, мама, – решительно произнес Рики. – Но я не могу уехать, я не могу оставить своего друга.

Она нахмурилась, переводя взгляд с него на медсестру:

– Твоего друга?

– Мама, она не больна, и ей здесь не место, как и мне.

Медсестра издала какой-то тихий, неискренний, укоризненный горловой звук.

– Боюсь, что забрать его из Бруклина сможет лишь кто-то из родителей или назначенный ими опекун. Не беспокойтесь, мистеру Уотерстону у нас ничего не угрожает.

Рики вскипел, и к нему в одно мгновение вернулись силы. Он резко развернулся к медсестре, но в последнюю секунду успокоился, напомнив себе, что его считают почти излечившимся. Он успел понизить голос и прошептал:

– Я за ней вернусь. Проследите за тем, чтобы с ней ничего не случилось, потому что она отсюда выйдет, и этого добьюсь я.

– Я в этом не сомневаюсь, – хладнокровно ответила сестра Круз, глядя сквозь него.

– Мы уходим, – сказал Рики, беря мать под руку и ведя к двери. – Мама, прошу тебя, пойдем скорее. Я все объясню по пути домой.

– Хорошо, милый, – согласилась она.

Однако все же остановилась и обернулась, протянув сестре Круз руку, чтобы попрощаться, но та уже исчезла. Мама в растерянности оглянулась, ища медсестру взглядом, но Рики уже провел ее через вестибюль и за двери Бруклина.

– Спасибо за то, что вытащила меня отсюда, – произнес он, впервые за много недель ощущая лучи солнца на лице. Он сделал глубокий вдох, чувствуя, как перехватывает дыхание, и мысленно пообещал Кэй, что вернется. – Ты услышала об этом в новостях, да? Я рад. Здесь было не очень, мам. С нами не очень хорошо обращались.

– Ох, милый, я… я знаю. Мне не следовало тебя отпускать, но в тот вечер, когда вы поссорились с Бутчем, казалось, что ты себя совершенно не контролируешь. Я не знала, смогу ли хоть чем-то тебе помочь.

Птицы молчали, пока они шли по дорожке. Несколько студентов колледжа устроили пикник на открытой, поросшей травой лужайке чуть поодаль от лечебницы. Вряд ли они догадывались, какое безумие творится по соседству.

– Дело не только в новостях, милый. Я обратила внимание на слова, которые ты твердил, – хмурясь, прошептала мама. Она шла под руку с сыном и гладила его запястье. Они не делали этого уже много лет. – Ты повторял, что ты в хороших руках. И я все думала, что даже если это и так, ты должен быть в моих руках. Заботиться о тебе должна я.

– Все в порядке, – заверил ее Рики, ощущая прилив надежды при виде их машины на подъездной дорожке. – Я хочу сказать, что я рад, но, мне кажется, я научился сам о себе заботиться. Мне многое необходимо тебе рассказать. О том, что здесь произошло, о себе. Об особенной девушке, которую я здесь встретил. О папе. О том, что я буду делать дальше.

Чтобы попасть сюда, он прошел через Центральный парк. В этом, разумеется, не было необходимости, но он вышел из квартиры рано. Очень рано. Он не хотел признаваться себе, как сильно нервничает. Что, если она не приедет? Что, если все в корне изменилось?

Письмо у него в руке промокло от пота. Он читал его и перечитывал, разворачивал и снова складывал, пока слова в нем не стали напоминать скорее грязные иероглифы, чем английский язык. Это не имело значения – он все помнил наизусть.

Птицы громко пели над головой, в воздухе плыли густые ароматы попкорна и хот-догов. Парк скорее напоминал ярмарку, чем островок зелени и свежести посреди огромного города. Иногда он скучал по бостонским паркам, но паркам Нью-Йорка было присуще свое необычное очарование. Он тихонько насвистывал на ходу, пытаясь припомнить все пластинки, которые собирался ей показать, как только они взберутся по лестнице в его крошечную квартирку в Квинсе. В гостиной уже возвышалась стопка почти с него ростом, представлявшая собой собрание музыкальных шедевров, которые она пропустила, все еще находясь в заточении.

С чего же начать? «Тридогнайт»?[7] Нет, вероятно, чересчур предсказуемо. И не «Арчиз»[8] – слишком слащаво и банально. Он решил, что первым делом даст ей послушать Джонни Кэша. С Джонни ошибиться было невозможно.

Тропинка вывела его на Пятьдесят девятую, и он замер в нерешительности, разворачивая затертое письмо подобно карте сокровищ и уже в шестнадцатый раз за это утро перечитывая адрес. Завиток тумана клубился в траве у него за спиной – последнее прохладное дыхание утра, прежде чем на парк обрушится жаркое летнее солнце. Он повернул направо и дошел до конца квартала, где и остановился, увидев маленькую металлическую табличку, обозначающую автобусную остановку. Он пришел. Теперь оставалось только ждать.

Он потер пятно на рукаве и вздохнул. Теперь его одежда по большей части была поношенной или порванной, поскольку все деньги, до последнего пенни, уходили на аренду квартиры и на пластинки. Мама распереживалась бы, если бы увидела его в таком состоянии, но он сомневался, что ей предстоит увидеть его в сколько-нибудь обозримом будущем.

Это была всего лишь рубашка. Жирное пятнышко на манжете напоминало боевую рану, которую он получил, обслуживая столики накануне вечером в единственном джаз-клубе, согласившемся его нанять. Иногда ему везло, и те, кто играл в клубе, позволяли ему упаковать инструменты и аппаратуру в конце выступления. И тогда он наслаждался этим ни с чем не сравнимым чувством причастности к чему-то крутому и классному.

Он поднял голову, глядя в небо. Даже здесь, где его со всех сторон окружал огромный город, он изредка ощущал, как им овладевает главврач. Он знал, что в нем навсегда сохранятся остатки этого влияния – опасные удушающие стены, которые ему предстояло разбивать и разваливать до конца своей жизни.

Внезапный визг тормозов отвлек его внимание от самолета в небе. Он улыбнулся и, взволнованно переступив с ноги на ногу, сунул письмо в карман джинсов. Приложив ладонь ко лбу, он всматривался в автобус, который остановился перед ним, слегка заехав на бордюр правым передним колесом.

Двери с шипением отворились, и из автобуса начали выходить пассажиры. Нет, нет, нет и снова нет… Он начал нервничать. Что, если она не приехала? Что, если она изменилась?

Честно говоря, она действительно изменилась. Она выглядела лучше, чем он помнил. Ее волосы отросли, и она улыбнулась ему, едва выйдя из автобуса. Ее щеки и губы отливали пурпуром. Косметика. Ради него она сделала макияж.