Мастер Кит убрал руку, по-прежнему оставив на плечах девушки старый грубый плащ. Кое-кто из прохожих на них взглядывал, большинство не обращали внимания. Кожа старого актера пахла, как лавка пряностей. Китрин мечтала об одном — свернуться калачиком на каменных ступенях, уснуть и никогда больше не просыпаться.

— Выдержишь, — сказал мастер Кит.

— Нет, я…

— Китрин, не возражай. Послушай мой голос.

Актер вдруг словно постарел, и до Китрин не сразу дошло, что он просто не улыбается. Стали заметнее и круги под глазами, и опавшие щеки, и щетина на подбородке — почти совсем седая. Китрин ждала.

— Ты выдержишь, у тебя все получится. Нет, просто послушай. У тебя все получится.

— Вы хотите сказать, что у меня, по-видимому, все получится. Или что вы думаете, будто у меня все получится…

— Нет, я говорю что говорю. У тебя — все — получится.

На задворках сознания Китрин что-то шевельнулось, по крови пробежала рябь — как по глади пруда, когда рыба проплывает близко к поверхности. Горе никуда не делось, душу по-прежнему угнетали и страх не выполнить порученное, и ужас перед грозным жестоким миром. Однако пришло нечто новое — искоркой во мраке сознания брезжила новая мысль. Может быть.

Китрин потерла глаза и встряхнула головой. Солнце, оказывается, шло слишком быстро и сдвинулось дальше, чем она ожидала. Интересно, сколько времени прошло с тех пор, как они с актером вышли на улицу…

— Спасибо, — тихо выдохнула девушка.

— Мне просто подумалось, что я должен что-то для тебя сделать, — устало проговорил мастер Кит.

— Нам пора возвращаться?

— Если ты готова — то да, наверное, пора.

Вечер наступил позже обычного — еще один знак, что весна не за горами. Ярдем Хейн сидел на полу, скрестив огромные ноги, и поедал с тарелки рыбу с рисом. Капитан Вестер мерил шагами комнату.

— Корабль выбрать не шутка, — бросил он, продолжая прежнюю мысль. — А то нарвемся на таких, что нас убьют, бросят тела акулам и остаток жизни проживут припеваючи в какой-нибудь Дальней Сирамиде или Лионее. Зато если идти морем, то всего одна таможня здесь и одна в Карсе. А посуху — на сборщиков пошлины наткнемся местах в пяти, не меньше.

Рыба на тарелке Китрин лежала нетронутой — желудок сводило в комок, и каждое слово Вестера отбивало аппетит еще больше.

— Давайте вернемся, — предложил Ярдем. — Доедем до Вольноградья, а оттуда на север. Или обратно в Ванайи, раз уж на то пошло.

— Без каравана, в котором можно спрятаться? — переспросил Маркус.

Тралгут, признавая правоту капитана, лишь пожал плечами. Позади вышагивающего Маркуса в свете свечи мерцали вощеные книги ванайского банка, и в голове Китрин вновь ожил недавний кошмар: а вдруг сломаны печати? А вдруг прогнили корешки?

— Можно купить рыбацкую лодку, — подал очередную идею Ярдем. — Без команды. И плыть самим, поближе к берегу.

— И отбиваться от пиратов исключительно своими могучими силами? — спросил Маркус. — Кабраль кишит вольными судами, которые грабят кого хотят, и король Сефан им только потакает.

— Значит, верных способов нет.

— Нет. А до неверных еще целые недели ждать.

Китрин поставила тарелку на пол и, пройдя мимо капитана Вестера, сняла с кипы верхнюю книгу, оглядела залитую золотым полумраком комнату и нашла короткий нож, которым Ярдем днем резал сыр. Лезвие было чистым.

— Что ты делаешь? — спросил Маркус.

— Я не знаю, как выбрать нужный корабль, или правильную дорогу, или караван, в котором можно спрятаться. Зато могу проверить, не промокли ли книги. Значит, тем и займусь.

— А потом их опять запечатывать?

Китрин не ответила. Воск, толщиной с большой палец, откалывался неохотно, под ним обнаружился слой ткани, дальше — более мягкий внутренний пласт воска и, наконец, пергаментная обертка. Сама книга сохранилась нетронутой, будто только что лежала на столе магистра Иманиэля. Китрин открыла обложку, зашелестели страницы. Знакомый почерк магистра Иманиэля казался далеким, как детские воспоминания, Китрин едва не заплакала. Суммы и условные пометки, балансы, сделки, детали контрактов и ставки дохода, подпись магистра Иманиэля и коричневая, в трещинках, кровь его большого пальца — привычные и одновременно неведомые, знаки из прежней жизни всколыхнули память. Вот вклад, внесенный гильдией хлебопеков, и тут же синими чернилами записи о выплатах — помесячно за все годы, пока вклад принадлежал банку. Девушка перевернула страницу. Вот запись об убытках от морских страховок в тот год, когда лионейские штормы разразились позже обычного. Суммы ее потрясли — Китрин никогда не думала, что убыток был так велик. Она закрыла книгу, взяла нож и потянулась за следующей. На Маркуса и Ярдема, которые по-прежнему обсуждали дела, она обращала внимание не больше, чем если бы они сидели в другом городе.

Следующая книга, более старая, заключала в себе историю банка и начиналась учредительными документами; затем шли записи о сделках за многие годы, почти до дня отъезда Китрин. История Ванайев, записанная цифрами и условными пометками. Среди них — короткая, сделанная красными чернилами запись о Китрин бель-Саркур, принятой Медеанским банком под опеку до совершеннолетия, когда ей будут причитаться все средства, принадлежавшие ее родителям, за вычетом сумм на ее содержание. Всего одна строка — не длиннее, чем записи об отгрузках зерна или инвестициях в пивоваренное производство. Смерть родителей, начало единственной жизни, какую она знала, — все в немногих скупых словах.

Китрин взяла следующую книгу.

Маркус замолчал и улегся на тюфяк. Взошел месяц. Китрин читала историю банка, как письма из дома, вокруг валялись куски воска, ткань и пергамент. Сквозь восторженную память, пробужденную видом старых чернил и пыльной бумаги, в сознании проступало смутное предчувствие новой возможности. Не уверенность еще — но ее предвестие.

И, лишь проснувшись от прикосновения Ярдема, который вытащил у нее из рук книгу, она поняла, что впервые после истории с Опал она спала всю ночь без сновидений.

Края Разлома, как камень лишайником, за века успели зарасти грубыми деревянными лестницами и импровизированными ступенями. Высоко наверху вздымались исполинские мосты из камня, стали, драконьего нефрита — Серебряный мост, Осенний мост, Каменный мост и почти затерянный в дымке Арестантский мост, увешанный ремнями и клетками. А внизу, где стороны Разлома сходились ближе, качались в воздухе гниющие веревочные переходы. Между двумя этими уровнями лежала история города, и каждый из слоев, громоздящихся один поверх другого, служил памятником конкретной империи и эпохе.

Доусон, закутанный в простой коричневый плащ, мог сойти за нищего из трущоб на дне Разлома или за контрабандиста на пути в тайные катакомбы, пронизывающие основание Кемниполя. Винсен Коу годился на роль напарника-заговорщика или сына. Утренний мороз замедлял шаги, от земли несло тошнотворным запахом клоак, конского навоза, гнилой еды, разлагающихся туш животных и истлевающих тел людей, малоотличимых от животных.