Анна.

И что же, я исполнила свое и ваше предназначение?

Шульц.

Больше, чем исполнили. Вы взорвали во мне оковы, цепи, к которым я был прикован; во мне что-то раскололось - пыточный инструмент, который заставил меня из-за упрямства и гнева стать злым насмешником, что было скотством, я имею в виду: свойственной человеку беспричинной жестокостью. Я ведь поставил вас в один ряд со шлюхами!

Анна.

Что ж, это было, зачем же вспоминать, если оно уже в прошлом. Ведь получилось-то по-другому.

Шульц.

Что-то пришло и миновало. Но разве поэтому я ни словечком не должен это упоминать? Должен ли я умолчать о том, что однажды ночью ко мне явился Бог или даже целое небо?! Где же мне быть со своей душой, что мне следует думать, живописать, говорить, если не единственно это?

Анна.

Оно пришло и миновало -

Шульц.

Да, потому что время, солнце, происходящее не стоят на месте!

Анна.

А что, человече, если на сей раз оно пришло - и осталось?

Шульц.

Ну да, оно осталось как пример, осталось как поступок, который еще только предстоит совершить и выдержать... Я дрожу от нетерпения...

Анна.

Это меня утешает... Солнце уже стоит на небе, хорошо. Вы должны уйти, потому что начался новый день... Вы будете писать картины, хорошо. Вы уподобитесь чудовищу, дьяволу... А я буду настаивать на том, что наша свадьба осталась, вопреки быстротекущему времени и новому дню, понимаете? Я женщина, и я не расстанусь с ощущением брачной ночи. Я была женщиной, а теперь я мать, только мать, только мать для вас, ибо вы не поверили, что мне хватит любви, чтобы еще хоть раз без остатка стать для вас женщиной: вы испугались, что вторая свадьба окажется чуть менее полноценной, чем первая.

Шульц.

Как странно вы говорите.

Анна.

Я с вами прощаюсь.

Шульц.

Не понимаю.

Анна.

Уже день. Вам пора уходить. Свадьба закончилась, друг мой, зачем нам другие ночи, пусть и полные сладострастия, если свадьбе нашей пришел конец... Понимаете?.. Золото всё сошло, линии теперь смыкаются только в судорожных конвульсиях. Я-то вас поняла, я взорвала ваши цепи... Теперь вы должны рисовать - золото, золото —

Шульц.

Я вас не понимаю! Вы опечалены -

Анна.

Вам пора идти, уже день. (Оба уходят.)

Хельмут.

Ты, день, день, ты меня так порадовал, что мне впору танцевать, танцевать и петь: «Разве я не веселый мальчик?»... Вот он идет по саду, один. Я бы после такой ночи не ходил по саду один!

Анна (возвращается. По щекам у нее текут слезы).

Мальчик! Мне так грустно...

Хельмут.

Ради Бога, почему ты плачешь?

Анна.

Потому что позволила ему уйти.

Хельмут.

Твоему мужу?.. Почему же ты так поступила после брачной ночи? Он захотел прогуляться?

Анна.

Не знаю, может, он предпочел бы остаться. Я его не спрашивала. Я должна была сделать так, чтобы он ушел.

Хельмут.

Должна была?

Анна.

Я чуть ли не прогнала его... Мне очень грустно.

Хельмут.

Так расскажи, что случилось!

Анна.

Ты можешь и сам догадаться, если вспомнишь о моей первой свадьбе.

Хельмут.

Я не догадываюсь, потому что твоя первая свадьба была бракосочетанием с Рукой.

Анна.

А вторая - бракосочетанием с художником... Ты не догадываешься... Дело в том, что они не поняли: я хочу отдать себя целиком; они же такого не пожелали. Они не верят в себя. Оба способны выдерживать Безмерность на протяжении одной ночи, но не дольше. В брачную ночь я забираю у них всё. Я не хочу, чтобы они зачинали двоих детей. Всегда - только одного ребенка, потому что для второго не хватит неба. Мне так грустно, потому что я не знаю ни одного мужчины, который выдержал бы всю мою любовь. Произошло высочайшее, решил художник... Неудивительно, что я захотела сбросить его вниз, ведь каждое последующее соприкосновение со мной так или иначе было бы для него падением... Теперь он может писать; я уверяю тебя, что он будет писать великолепнейших женщин... но не мужчин... Он тоже не сумел увидеть меня в моем истинном предназначении, потому что не верит в вечность чувства... Он говорил о времени, а разве каждый его нерв не должен был трепетать от близости неба и вечности?.. Он от меня ушел, он смог от меня уйти, и во мне не нашлось основания, чтобы заставить его остаться.

Хельмут.

Не плачь.

Анна.

Я не найду никого, кто выдержал бы мою любовь.

Хельмут.

Один мужчина определенно найдется.

Анна.

Я так печалюсь, потому что моя любовь тщетна.

Хельмут.

Госпожа, что ты говоришь! Тебе предстоит стать матерью. Анна.

Ах мальчик, ты только представь невесту, которая празднует свадьбу, а наутро выгоняет мужа, чтобы никогда больше его не увидеть. Кто поймет, что женщина на такое способна, что она даже обязана так поступить? И что все, оставшееся от мужа, она отныне хранит в себе.

Хельмут.

Госпожа, а ты можешь представить, что кто-то держит свечи для своей госпожи на ее свадьбе с чужим мужчиной? Это не менее трудно.

Анна.

Такого не бывает. Где тот мужчина, который носил бы в себе столь большую любовь к женщине, что позволил бы ей провести любовную ночь с другим - только потому, что она захотела испытать наслаждение с чужаком? Ах, не бывает и того, чтобы кто-то держал свечи для своей любимой... распутницы, вероятно... которая радуется, только когда подчиняется ритму нового возлюбленного.

Хельмут (испуганно).

Я не это имел в виду; но ты, наверное, права, говоря, что подобные вещи не случаются. Случается только вот что: чья-то любимая спит с другим, а мужчина, который любит ее, об этом знает... Видишь ли, это тоже нелегко...

Анна.

Ты говоришь о любви, которую трудно выдержать, но это меня не утешит. Я ведь любила художника... И... я обожгла, я спалила его в нашу брачную ночь... Понимаешь?.. Я любила - и после этой моей любви ничего больше не могу для него сделать, потому что он больше не существует, не существует такой, каким был... Он существует только во мне, существует во мне как кровь... и я одинока... Мальчик - он богат... Понимаешь меня?.. Я, значит, не могу довольствоваться тем, что расточаю в брачные ночи себя, свое тело - как земли и деньги? Я этим не могу довольствоваться!